Другое утро - Людмила Макарова

Все это можно было бы как-то устроить, даже переехать, ведь, в конце концов, без семьи все бессмысленно, я и сама уже решила, что ребенка надо родить. А теперь вот смотрю на него и представляю, каким бы был наш сын, мне почему-то кажется, что у нас обязательно был бы сын, хотя до этого я девочку хотела. Но я боюсь сама не знаю чего, понимаешь?

– Да, – так четко и громко произнесла Таня, что Ира вздрогнула. – Когда в десятом классе Сашка был в меня влюблен, я от него как черт от ладана бегала, так боялась наедине остаться, что коленки дрожали. Я привыкла, что он всегда в классе распоряжался, и мне казалось, что на меня одну его слишком много…

– Вот-вот, – обрадованная, что ее поняли, встряла Ира, – и мне так кажется. – Потом улыбнулась чуточку хвастливо и добавила:

– Только не наедине. Наедине он у меня послушный, как агнец Божий.

– Вот видишь! – в свою очередь, обрадовалась Таня. – Значит, ты ему нужна как никто.

– Наверное, ты его знаешь больше, чем я, – вздохнула Ира. – А почему ты ему об Анютке не рассказала, не попросила помочь? Ни ты, ни Зоя Васильевна?

– Не знаю. Мы как-то об этом и не подумали. У него своих забот хватает. Сама сказала – десятки тысяч людей. Наверняка и дети больные там есть.

– Ладно, – сказала Ира. – Что это мы все о нем да о нем? Как в многосерийном фильме. Он, может, у меня и не появится больше, может, ему надоели все эти сложности.

– Появится, – снисходительно, с высоты своего пожизненного знакомства с Аксеновым усмехнулась Таня. – Он тебя очень любит. Сам мне сказал.

– Вот видишь. Тебе сказал, а мне нет, – горестно заключила Ира.

– Сказал – не сказал, разве это главное? Мне вон мой Мишка шесть лет проходу не давал, пока не вышла за него, а теперь видишь вот… Не смог. Но я его не виню. Ему, может быть, куда хуже, чем мне. Не все могут. А Санька, он как раз из таких, которые многое могут. Каждому Бог свое испытание, свой крест дает.

Одному немочь преодолевать, другому силой своей, талантом распоряжаться. Неизвестно, что труднее.

– Не понимаю я этого, Тань. Испытания, крест… А Анютке твоей за что крест такой, в чем ребенок может быть виноват?

Когда ее Катюшка – солнечное, открытое миру существо, от улыбки которого расцветало все и вся, – умерла, Ире тоже говорили про крест, про испытание, про судьбу, провожали в церковь и показывали, куда поставить свечку за упокой. Но Иру это совсем не успокаивало, скорее наоборот, бередило рану еще сильнее. Ей казалось, что люди все это придумывали для того, чтобы оправдать, почему умер чудесный светлый ребенок, а не кто-нибудь из них, уже оставивших в этой жизни след, в котором Бог при желании наверняка мог бы разглядеть за что покарать.

– Ирочка, так ведь крест не только за что-то Бог дает, а зачем-то. – В голосе Тани снова послышались нотки привычного учительского терпения. – И крест этот не только Анютке, а и мне, и Мишке, и, может быть, кому-то еще. Чтоб душа прошла через это испытание и очистилась, просветлела. Хотя.., я не умею объяснить. Вот если б тебе, с нашим отцом Георгием поговорить…

– Кого Бог любит, того испытывает? – по инерции припомнила одну из бабушкиных приговорок Ира.

Таня кивнула и улыбнулась:

– Конечно. Я не знаю, зачем это испытание Анютке или Мише. Не моего ума это дело. А вот то, что я должна научиться на судьбу не роптать, должна принять и болезнь и смерть Анечки такими, как есть, – это я точно знаю.

Ее спокойная улыбка настолько не вязалась со словами о болезни и смерти дочери, что Ира удивленно выдохнула:

– Как трудно…

– Трудно, – подтвердила Татьяна и весело пообещала:

– А тебе с Сашкой, думаешь, легко будет? Кстати, не знаешь, что мы под столом делаем?

Ира подняла голову, посмотрела на кухонный стол и расхохоталась:

– Не знаю!