17 потерянных - Нова Сума (2018)

Они обзывали ее. Давали ей отвратительные прозвища, глупые прозвища; самые жестокие прозвища, какие только можно придумать, и их было много. В них не было никакой логики. Скажем, когда она летом набрала вес, они стали звать ее Шаму, но когда она похудела, они продолжали называть ее так же. У них не было воображения.

Если бы на каждое прозвище, которым ее наградили к семнадцати годам, Шьянн Джонстон сделала бы фальшивое удостоверение личности, их хватило бы на то, чтобы купить пиво во всех захудалых барах города, хотя она в жизни его не пробовала и, скорее всего, оно ей не понравилось бы. Еще она могла уехать. Могла собрать достаточно паспортов, чтобы дюжину раз объехать мир, забираясь все дальше от родных мест, никогда сюда не возвращаться, не оканчивать школу, не являться на церемонию окончания высшего учебного заведения, не забирать свои вещи от мамы и папы и перевозить их куда-то еще. Она бы с радостью сделала все это, но застряла в обществе детей, которых ненавидела, потому что они ненавидели ее. Эти дети, превращавшие жизнь в кошмар, иногда шли за ней весь день напролет: в школу, из школы, по улицам, переходили вслед за ней дорогу, забрасывали всем, что находили в карманах, когда она спускалась по ступенькам библиотеки или выходила из продуктового магазина на углу с пакетом еды в руке. Ее мучители.

Эти гнусные прозвища крутились у нее в голове, и иногда она подходила к зеркалу и видела то, что видели они. А как иначе?

Она верила плохому больше, чем, она это знала, следовало бы. Слушала оскорбительные слова и позволяла им угнездиться в своем сознании. Она начала думать, что никогда не сможет избавиться от них, хотя ее мама, и папа, и психолог, беседовавший с ней во время четвертого урока, говорили, что все это неправда и что она должна повышать свою самооценку, дабы противостоять мучителям.

Чушь собачья, думала Шьянн. Может, лучше отомстить им выстрелом в лицо из пистолета, который отец прятал за своей порноколлекцией? Но она ненавидела оружие, и, кроме того, ей не хотелось рыться в личных вещах отца, и потому она предпочитала действовать при помощи куда более мирных способов мщения, которые ей были известны, — просто пускалась наутек.

Вскоре после того, как я впервые прочитала про Шьянн, она добралась до меня, чтобы подтвердить: она одна из девушек.

Сначала я услышала по мобильнику ее голос. Увидела нечеткие очертания фигуры. Оставьте меня в покое. Прекратите. Прекратите сейчас же, визжала она.

Это было сообщение с неопределившегося номера — ясно только, что из Нью-Джерси, — к которому прилагалось видео.

Был понедельник, обеденное время. И когда на мой телефон пришла эсэмэска, и я увидела, там есть еще и видео, я подумала и почувствовала, что вхожу в контакт с еще одной девушкой. Я встала, прижимая к себе телефон, чтобы никому не удалось рассмотреть, что там на экране. «Не доставай телефон. Его конфискуют», — услышала я шепот одной подруги.

Но я рванула через столовую, чуть не сбив кого-то с ног — тот человек чуть не уронил свой поднос, — добежала до выхода, через двойные двери вылетела в холл и тут наконец-то оказалась одна и смогла включить запись.

Оставьте меня в покое, услышала я из динамика. Прекратите. Прекратите сейчас же. Прекратите.

Камера дрожала, картинка была искаженной. Я не могла разобрать, кто говорит, похоже было лишь, что девушка. В кадре появилась земля, покрытая серым грязным снегом. Потом на какое-то мгновение камера сфокусировалась на бегущих по этому снегу ногах в кроссовках. Шнурки были желтыми, и это почему-то показалось неправильным, слишком веселеньким. Один шнурок развязался и волочился по снегу.

Тут камера отдалилась, и раздался смех. Их была целая компания, невидимая мне, анонимное стадо вне поля моего зрения.