Я рассказала об Эбби — обо всем, кроме того, что разговаривала с ней; что видела ее, и слышала, и могла прикоснуться к ней. Не рассказала, что не стала прикасаться, решив, что она привидение. И начала гадать, а существует ли способ — когда ты в беде, когда тебя кто-то захватил и ты не можешь вырваться — достучаться до кого-то. Может, это происходит, когда ты спишь, являя собственный образ человеку, который, как я, способен увидеть его. У меня не было рационального научного объяснения тому, что призрак исчезнувшей, но, возможно, все еще живой девушки оказался у меня в фургоне, а затем в спальне, и я не знала, как изложить маме эту часть истории. И потому опустила ее.

Но поведала остальное: я призналась, что разговаривала с молодым человеком Эбби. Что ездила в пайнклиффский полицейский участок, но мне не удосужились помочь. Призналась в том, что встречалась с наставницей Эбби, работавшей в летнем лагере, и с ее бабушкой и дедушкой, и именно для этого ездила в Нью-Джерси. У меня велосипед Эбби, который остался после нее и который я храню в гараже. (Еще у меня была ее подвеска, но об этом я предпочла умолчать.) Когда я наконец закончила, то увидела, что глаза мамы помутнели — она размышляла над услышанным. Билли сидела, не мигая, впившись в меня горящим взглядом, словно тоже решала, как на все это реагировать. Она сидела на кофейном столике, и ее пушистый хвост слегка подрагивал.

Мама тщательно подбирала слова:

— Ты говоришь, что знаешь. Откуда ты знаешь?

— Я просто… знаю.

— Откуда, Лорен? Объясни.

— У меня такое чувство. — Выражение ее лица не изменилось, хотя птицы на шее пришли в волнение. — Мне приснился сон.

— У тебя был сон или чувство? Ты рассказала не все?

— Нет. Да. И то и другое. У меня был сон и чувство. У нее все плохо. С ней что-то не так. Я знаю.

— Ты хочешь снова обратиться в полицию? Давай я позвоню вместо тебя? — Она поверила мне. Моя мама поверила, что я говорю правду.

Мне сразу стало значительно легче, захотелось снова лечь и на сегодня ограничиться этим разговором. Но, с другой стороны, хотелось продолжить его и рассказать маме о своих снах. О других девушках. Обо всем. О том, что я знала о них, хотя не должна была знать. Хотелось поделиться каждым воспоминанием, которым они поделились со мной.

А затем я кое о чем вспомнила. Это пришло мне в голову, когда она предложила позвонить в полицию.

— Может, на этот раз мы попросим к телефону полицейского Хини? Мы встретили его с Джеми в лагере. Он был там — он нас нашел. И заставил уехать, обвинив в нарушении права частной собственности. Но он запомнил Эбби. Он знал, что она исчезла. Знал о велосипеде. Мы должны позвонить ему. Мне не удалось встретиться с ним в участке.

— Хорошо, — сказала мама. Она взяла блокнот и записала: Хини. Хинни? Хийни? Мы не знали, как правильно пишется его имя.

Я по-прежнему не могла понять выражения ее лица.

— Сначала покажи девушку, — попросила она. — Эту Эбби Синклер.

Я нашла у себя в кармане куртки сложенное объявление о пропаже и разгладила его. Лицо Эбби выцвело до такой степени, что могло принадлежать кому угодно — его можно было «заполнить» любым лицом в обрамлении темных волос. Показать ей объявление — для меня это все равно что показать страницу из дневника, который я вела в средней школе — она была сентиментальной, глубоко личной, очень важной и «стыдной».

— Его трудно прочитать, — сказала мама. — Это есть в интернете?

Теперь она вела себя так, будто не слишком верила мне, я расслышала легкое сомнение в ее голосе, и оно повисло между нами, словно ожидало ее дальнейших слов. Неужели мама подумала, что я напечатала это объявление на принтере забавы ради, выдумала имя девочки, местожительство и то, какая на ней была одежда, когда ее видели в последний раз?