Гобелен - Каррен Рени (2002)

Лаура по– прежнему улыбалась. Улыбалась все так же ласково и обворожительно. Если бы он не наблюдал за ней так внимательно, то, пожалуй, решил бы, что она умело скрывает отвращение, которое, несомненно, должна была испытывать в этот момент. Но нет, в глазах ее была лишь нежность. Ни страха, ни отвращения. Одна лишь нежность, но эта нежность острыми кинжалами пронзила его сердце.

Он поспешно отступил, но Лаура по-прежнему не отрывала глаз от лица человека, которого привыкла считать прекрасным, как Аполлон. Руки ее дрожали, а сердце билось, как птица в клетке.

Один глаз Алекса затянулся бельмом, а глазницу пересекал уродливый глубокий шрам – будто раскаленный шомпол оставил свой след. Лоб его был испещрен множеством мелких шрамов – словно в него вонзились сотни раскаленных игл.

– Ну, ты по-прежнему считаешь, что это не причина? – осведомился граф.

Она перевела взгляд на его выразительные губы и волевой подбородок. Только подбородок и губы остались прежние. Все остальное изменилось до неузнаваемости.

Кожа на правом виске приобрела малиновый оттенок и была тонкой, как бумага. Кожа на левой щеке напоминала воск, оставшийся от догоревшей свечи, – вся в наплывах. Нос же – бесформенное месиво.

Лаура молча смотрела на него, и сердце ее разрывалось от боли.

Она боялась, что не сможет этого вынести – его боль стала ее болью. Но все же он оставался Алексом, и для нее не важно, в шрамах он или нет.

– Нет, это не причина, – проговорила она наконец.

Он попятился, ошеломленный нежностью, струившейся из ее глаз. Может, она действительно слабоумная? Или это он лишился рассудка.

Он помотал головой, словно пытался избавиться от наваждения.

Лаура подошла к нему, и он увидел, что в глазах ее стоят слезы.

Она провела пальцами по его изуродованному лицу и поцеловала.

Нет, она не стала целовать его в губы, почти не пострадавшие, но прикоснулась губами к его лбу – там шрапнель сожгла кожу. Затем скользнула губами по впадине, оставшейся от выжженного глаза, и поцеловала в переносицу – там почти не осталось мяса.

Граф почувствовал на щеке ее слезы и опустил голову.

– Избавь меня от своей жалости, – прошептал он.

Но Лаура уловила в его словах скрытую нежность и боль.

– Я люблю тебя, Алекс, люблю всю жизнь! – воскликнула она со слезами в голосе. – Да, всю жизнь… Неужели ты думаешь, что я могу чувствовать к тебе лишь жалость? Если так, то ты плохо меня знаешь.

– Жалость, сочувствие, сожаление – какая разница? Все ми чувства означают примерно одно и то же, – сказал он, он отстраняясь.

Алекс отвернулся, поднял с пола маску и снова надел ее.

Она не сводила с него глаз, и под ее пристальным взглядом ему стало не по себе. Не так он все себе представлял. Лаура не убежала в ужасе и не упала в обморок – она смотрела на него своими огромными зелеными глазами, полными слез. Боже, как ему не хватало этих глаз!

– Из-за шрамов ты не стал для меня хуже, Алекс, – сказала она, положив руку ему на плечо.

Он отстранил ее руку, но не мог спрятаться от взгляда – в зеленых глубинах ее глаз появился знакомый блеск.

– Шрамы – это мелочи по сравнению с другими твоими недостатками, – усмехнулась она. – Ты упрям, прямолинеен и лишен чувства юмора. А маску свою носишь… как щит, защищаясь от окружающего тебя мира. Тебе следует проявлять больше гибкости, дорогой Алекс.

– Теперь, миледи, вы взялись оценивать мой характер?

– Естественно, Алекс. Кому, как не мне, дать ему верную оценку? Уж я-то знаю тебя лучше, чем другие. Все тебя боятся, а кто не боится, у того не хватает ума делать выводы.

Она приблизилась к нему вплотную и прижала ладони к его груди. На губах ее снова появилась улыбка.

– Ты обвиняешь меня в избытке гордости, драгоценная супруга? Выходит, я должен еще и поблагодарить тебя за твою ложь?