Каждый шаг Мириан отдавался громким эхом в уголках пустых, вытянутых коридоров. Двери в большинство залов были закрыты – лишь пара-тройка отозвались благозвучным скрипом и отворились. Обутая в лёгкие, обитые шелковой лентой, туфли нога ступила в одну из затемнённых комнат. Рука медленно провела по плотно задёрнутым портьерам, раздвигая их и пропуская в помещение свет. Бойко прыснув, тот тут же ударил в стену и, отпрыгнув, упал на банкетку, обитую дорогим серым панбархатом. Пёстрые, в лазурно-шафрановую клетку, подушки придавали разнообразия унылому мышиному цвету и, купаясь в в лучах закатного солнца, привносили в интерьер уют и тепло.

На противоположной от окон стене висело с десяток портретов. Чужие лица, чужие судьбы, что через несколько дней в одночасье прикажут Мириан называть их семьей, гордиться родством с ними, хоть и косвенным, а через пару лет и вовсе, кроме них, не признавать никого, даже родного брата.

Воспоминания об Иторе придали тепла сердцу Мириан. Уже будучи девушкой на выданье, она понимала, что вместе им жить осталось недолго. Время детских игр давно прошло, и его удел – управлять доставшимся ему на правах старшего брата наследством, а её – составить счастье какого-нибудь лорда, желательно побогаче и повлиятельнее, чтобы тем самым обеспечить Ллевингору протекцию. Кто же мог подумать в то безмятежное время, что «счастье» совсем рядом, по ту сторону границы, а история супружеской жизни начнётся с холодного ветра, вынырнувшего из щели открываемых слугами ворот.

Скользнув взглядом по портретам, Мириан остановилась на одном из них: горделивого вида мужчина с королевской осанкой и правильными чертами лица, и устремлённым в никуда взглядом. Художник успел ухватиться за упавшую на лоб мужчины прядь тёмных волос и перенести столь неофициальный для высокой особы момент на холст. А мужчина, казалось, испытывал колоссальное равнодушие к тому, какие пируэты выделывают его волосы, и был готов к любому результату запечатления своего облика, лишь бы поскорее избавиться от назойливого живописца.

Но Мириан будто не замечала нарочитой холодности представителя рода Стернсов. Напротив. Ей несказанно хотелось, чтобы на портрете оказался её будущий супруг. Столь красив тот был и статен.

Дерзкие мечты? Мириан имела на них право. Её брат Итор был некрасив. За тяжёлыми портьерами их родового замка нередко просвистывал шепоток, что Итор даже уродлив. Вслух таких слов никто не говорил, но правда была, увы, на лицо. Точнее, на лице и теле Итора.

Роды первенца проходили тяжело. Изнемогая от разрывающей боли, королева хрипло стонала в потугах выплюнуть из тела уже почти синего ребёнка. Надежд на спасение маленького измученного комочка не было никаких, но в тот момент, когда на руки повитухи, наконец, плюхнулось долгожданное тельце, старуха, остро прищурившись, вдруг смекнула, что шанс ещё есть. А когда комнату огласил громкий резкий крик, то пробудил к жизни выбитую из сил мать сильнее любой живительной воды.

Шли годы, и ребёнок быстро вырос в молодого наследника, научившегося искусно прятать комплексы под королевской тиарой. Какая кому разница, на правую ногу с рождения хромает правитель или на левую, если одного его кивка достаточно, чтобы удовлетворить не к месту разбушевавшееся любопытство эшафотом.

Лицом Итор тоже не вышел. Искривлённый рот и приплюснутый нос шарма не добавляли, а только распаляли отвращение. Благо, к народу Итор выходил всего один раз в жизни и то во время коронации, все остальные три года своей власти отсиживаясь в стенах замка и даже не произнеся пафосной речи, чтобы воодушевить людей на борьбу с соседом-захватчиком. Эта ли безрассудность послужила толчком к отсутствию даже малой толики сопротивления, или просто неготовность армии – перетирать можно было, сколько угодно. Результат же был очевиден и выражался в весе увезённого из Ллевингора золота.

Тихонько скрипнула и отворилась дверь, а Мириан вздрогнула, прервав воспоминания.