Граница дозволенного - Пабло Симонетти (2013)

— Ничего. И это ее вывело из себя. Она придумала, что ты сравнивала меня с Бернардо и не в мою пользу. Якобы ты говорила, будто тебе нужен рядом настоящий мужчина.

Излюбленный прием Марии — нагнать страху на жертву нелепой выдумкой. И ей безразлично, что от этих россказней пострадает прежде всего ее собственный брат, ей лишь бы насыпать соль на свежие раны и впиться когтями в истерзанную плоть. Таких любителей поживиться на чужом горе вокруг полно, Хосефина тоже из их числа. Мерзкие черные стервятники, рассевшиеся на мертвых обрубках своей жизни.

— Она меня так ненавидит? — помрачнев, спрашиваю я.

— Вот это самое странное, — сообщает Эсекьель с тем же ранящим меня легкомысленным безразличием. — Раньше она через слово повторяла, что обожает тебя.

— Иногда женщины еще мстительнее мужчин.

Я пытаюсь казаться рассудительной и спокойной, но тут же жалею о своих словах. Даже если у женщин и есть какая-то особенная склонность, то скорее к прощению, а не к мести.

— А Хосефина что считает?

— Что не будь у меня любовника, я бы не стала разводиться.

— Она права?

Узнаю типичный для Эсекьеля (и крайне странный для авторитетного критика) способ делиться со мной своим мнением — робкими предположениями в ироничной обертке. Я плотно сжимаю губы, чтобы не наговорить гадостей. Из камина вдруг выпадает тлеющее полено.

— Черт! — вырывается у меня.

Эсекьель даже не вздрогнул, он продолжает чуть иронично улыбаться. Думает, что откинулся в кресле и наблюдает спектакль неуравновешенной тугодумки, которой невдомек, что происходит?

— Хватит улыбаться, поправь лучше камин.

Эсекьель поднимается и подбирает полено щипцами. Я тоже встаю.

— Только не вздумай опять ковырять эту тему.

— Почему нет? — Делает вид, будто хочет просто порассуждать, но то, как он нервно крутит в руке щипцы, выдает его с головой.

— Потому что мы оба прекрасно знаем, что произошло.

Я выхожу на террасу, желая успокоиться. Лицо пылает. Над гребнем холмов висит убывающая луна. Эсекьель догоняет меня и трогает за плечо.

— Ну ладно, не злись.

— Я злюсь, потому что ты делаешь вид, будто ни в чем не виноват.

— Да, я сам не без греха. Но этот козел сильно поспособствовал.

— Каким же образом?

— Ты ведь сама привела его в дом.

— А та графоманка, которую ты возил в Вальпараисо, ни при чем, значит?

— Почему же ты не возражала?

— А Роке?

— Откуда мне знать, что ты не вернешься к нему через месяц-другой?

— Бред какой-то.

— Неправда.

— Эсекьель, очнись! — не выдерживаю я. — Мы развелись, потому что уже шесть лет как нормально не трахались. Потому что раньше ты кончал от одного вздоха. Потому что я не помню, когда последний раз ты доводил меня до оргазма. Потому что без чужого мужика в постели ты даже обнять меня лишний раз не удосуживался. Роке тут ни при чем… — Я замолкаю. — Прости…

— И ты думаешь, что-нибудь изменится? — спрашивает он, не догадываясь, что этот вопрос должна была бы задать я.

Уношусь мыслями в спальню нашей городской квартиры. Нью-Йорк уже позади, Буэнос-Айрес и Роке еще только предстоят. Мы только что предприняли очередную попытку. У Эсекьеля все опало, когда он нацелился войти в меня. Я-то не отчаиваюсь: еще не все потеряно, ведь есть губы и руки. Но Эсекьель уже перегорел. Мы лежим в темноте, упираясь взглядом в огни на холме за окном. Из-под листвы проглядывает старая кирпичная стена, залитая светом фонаря, придающего ей вид древней руины. Сейчас самое начало весны, мы греемся под пуховым одеялом. По лицу Эсекьеля не скажешь, что он отчаялся или что ему стыдно. Он будто сломлен категоричностью неудачи. Я прошу его честно сказать, способна ли я еще вызвать у него желание. Он мнется, но в конце концов выдавливает: «Не знаю, похоже, нет… Сейчас трудно разобрать».