— Пей, — выдохнул Виктор Михайлович и под его тяжелым взглядом мое горло обожгла огненная жидкость.

— Он считает, что я с вами сплю, — продолжила я. — Теперь будет под меня копать, желая выйти на заказчика. Ну и заодно потребовал, чтобы я сообщила вам о нашем расставании.

— Ой, дурак! — покачал головой Келер-старший. И в этот миг особенно бросилась в глаза их внешняя похожесть с сыном. — Что еще?

Еще? Я не могла сказать Виктору Михайловичу, что его сын принуждает меня к интиму. Не могла, потому что это так стыдно, так унизительно, гадко. И страшно, что если Келер-старший сочтет это приемлемым. А хуже, если подумает, что я сама этого желала?

— А еще где-то среди вашего персонала — крот. У Максима Викторовича есть фотографии, где мы с вами что-то обсуждаем или просто сидим близко. Ракурс очень удачно подобран — я точно помню, что мы с вами сидели на расстоянии, а снято так, как будто я к вам прижимаюсь. В те дни не было гостей. Значит, снял кто-то здесь, в доме.

— Разберусь, — Келер скрипнул зубами. — Вот же выросло… — Сжал кулаки. — Что-то еще было?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Признание рвалось из меня, но я, сцепив зубы, покачала головой.

— О чем умалчиваешь? — старший Келер уставился на меня своим давящим, пронизывающим взглядом.

— Только что предала меня младшая сестра, — тихо призналась. — Мне еще предстоит позвонить маме и как-то объяснить, что прежние отношения с сестрой не возможны.

— Ладно, иди, — сжалился Виктор Михайлович. — Если совсем туго будет, позвони моему врачу, начальнице своей. Она проконсультирует тебя и выпишет успокоина. А то вы, дамы, вроде, умные, но порой истерички истеричками.

— Спасибо! — прошептала я и выскользнула из кабинета.

Покинув шефа, я заперлась в своей комнате и вытащила телефон. Но сразу позвонить не решилась — метнулась в душ, чтобы успокоиться и прийти в себя.

Вроде бы помогло. И когда в трубке раздались гудки, я была готова беседовать. Только мама трубку не взяла трубку. Оставив звонилку на постели, снова ушла в душ. Прохладные капли успокаивали, смывали грязь, и я с удовольствием отмылась до скрипа, до раздраженно-красной кожи.

Когда посмотрела на дисплей — увидела с десяток пропущенных звонков. Нажала на дозвон и мысленно готовилась к рассказу, но мамины слова ошарашили:

— Вера! Вера! Ты ведь поможешь сестре?! — эти первые слова, с тоном ультиматума и приказа, пробили в моем хрупком спокойствии брешь. — Леночка рассказала, что у нее какие-то неприятности…

— Это у меня неприятности! Из-за нее! И не большие, а огромные!

— Вера, не держи зла на сестру. Она просто ошиблась!

— Мама! Она это сделала намерено.

— Нет, Вера, Леночка ошиблась!

— Ошиблась? — вытирая глаза ладонями, переспросила я. — А ты готова за ее ошибку расплачиваться квартирой, брать неподъемный кредит и провести старость в нищете?

На том конце повисла тишина.

— Но у меня же есть ты, — ответила мама уже не так бодро, как прежде.

— А я, мама, из-за ее ошибки, останусь без работы, с волчьим билетом и тоже нищая!

Я больше не могла разговаривать. Но прежде чем нажала на отбой, услышала мамины слова:

— Я поговорю с Леночкой!

Разговор совершенно обессилил меня, выбил почву из-под ног.

Я рухнула на кровать и залилась горькими слезами обиды.

Только долго рыдать не в моих правилась. Слезами делу все равно не помочь, поэтому надо думать о будущем.

= 13 =

Максим Келер

«Актриса, — думал я, наблюдая за Верой. Вытянувшись стрункой, она сидела передо мной шокированная, растерянная, и любому другому ее было бы даже жаль. — Очень талантливая актриса. Могла бы российское с кино поднять на новый уровень».