Они проходили мимо людей. Орион видела их периферийным зрением. Это были врачи, медсестры, санитары. И тогда впервые она ощутила тошнотворное чувство, позже она поймет, что это и есть посттравматический синдром. То, как ее кожа покрылась мурашками, когда вокруг нее сновали незнакомцы, обжигающее, покалывающее ощущение, от которого она вся вспотела. Она попыталась сосредоточиться на Мэддоксе и на том, как он болезненно ей улыбнулся, когда они подошли.

— Чувствуете себя лучше? — спросил Эрик, нажимая кнопку лифта и разглядывая их новые наряды.

— Не самые удобные или красивые вещи, которые вы могли найти, — ответила Жаклин, закатывая глаза.

— Эй, это спортивная форма департамента шерифа округа Кларк, — сказал Эрик, улыбаясь.

Орион почти не слушала их разговор, ее внимание все еще было сосредоточено на Мэддоксе и боли в его глазах. Звуки вокруг нее были далекими, почти приглушенными.

Пока в ушах не зазвенел знакомый голос у нее за спиной.

— Какого черта ты не удалил те письма? Она могла их увидеть.

— Знаю-знаю.

Что-то в Орион щелкнуло, какое-то острое чувство. Узнавание. Воспоминание. Она посмотрела на туфли доктора, который говорил. Они так блестели, что свет на потолке отражался от них. Спереди на брюках виднелись отутюженные складки, а на запястье поблескивал «Ролекс». Знакомый блеск. Она посмотрела в его глаза, бледно-голубые, и воспоминание сжало ей горло.

Смех. Но не от счастья. Что-то, рожденное из жестоких, развращенных глубин. Звон цепей. В комнате темно и воняет. Появляются тени. Она неподвижна, поймана в ловушку. Он шикает на нее, как на ребенка. Блеск «Ролекса» на его запястье. Он пытается заглушить ее крики.

Пронзительный звон лифта вырвал ее из воспоминаний. Из кошмара.

Орион смотрела, как врачи заходят в лифт, не сводя глаз с человека с бледно-голубыми глазами и смехом, который преследовал ее в аду. Она смотрела на его бейджик так пристально, что перед глазами все расплывалось. Ее ноги сами собой двинулись к лифту.

Она бы вошла, если бы не рука, которая схватила ее за плечо, вытаскивая из бездны.

Она подпрыгнула от этого прикосновения. Нежеланного, всегда нежеланного. В ее жизни никогда не наступит момент, когда кто-то прикоснется к ней, и она расслабиться. Это всегда будет грязно, болезненно и ничто иное, как пытка.

Ее первым инстинктом было замахнуться, бороться, хотя она перестала делать это много лет назад. Даже несмотря на то что она усвоила самые трудные способы борьбы, которые не приносили ничего, кроме еще большей боли.

Больница исчезла вместе с хваткой на ее руке.

Она вернулась в комнату с тенью.

Тень, которая принадлежит человеку.

Человеку, который был чудовищем.

У него бледно-голубые глаза, и он носит плотное пальто. Он никогда не раздевается. Он просто расстегивает молнию и берет свой приз за сорок долларов. Однажды, в припадке гнева, Первая тварь сказал ей, что такова цена ее мучений. Сорок гребаных долларов.

Орион лежит на кровати.

Тут грязно. Много пятен. Некоторые из них принадлежат ей. Жидкость, которая когда-то принадлежала ей, которую черпали эти мужчины. Крали у нее.

Каждая ее нога прикована наручниками к изножьям кровати. Руки над головой. Иногда они освобождали их, позволяя ей сопротивляться. Некоторым это нравилось. Другие не хотели возиться, они просто брали, болезненно и легко.

Он один из них.

Орион хочется зажмурить глаза, пока все не закончится, мечтать о других местах, других жизнях, но она всегда держит их открытыми. Остатки упрямства из ее прежней жизни. Ее прежнее «я». Она оставляет глаза открытыми, чтобы напоминать себе, что это не сон.

Вот почему она видит, как бейджик падает из кармана пальто на кровать. Это как в замедленной съемке, потому что все здесь происходит в замедленной съемке.

«Районная больница округа Кларк, доктор Боб Коллинз, Онкология».