Английский детектив. Лучшее - Артур Дойль, Гилберт Честертон, Фредерик Форсайт, Найо Марш, Роберт Барнард, Саймон Бретт, Майкл Гилберт, Антония Фрейзер, Патриция Мойес, Реджинальд Хилл, Пэлем Вудхауз, Дороти Сэйерс, Алан Милн, Лиза Коуди, Питер Ловси, Джиллиан Слово, Сесил Дей-Льюис, Джон Карр, Патриция Хайсмит, Франсис Файфилд, Джиллиан Линскотт, Агата Кристи, Лорд Дансени, Питер Робинсон, Джонатан Гэш, Марджери Аллингем, Кэтрин Эрд, Майкл Луин, Элизабет Феррарс, Ян Флеминг, Рут Ренделл, Энн Перри, Джон Брин (2012)

Возможно, следовало тогда ударить ее по лицу. В книгах пишут, что это лучше всего успокаивает истерику. Но я в ту минуту сама была на грани истерики и, не замечая, что делаю, пыталась справиться со змейкой на халате. Когда я наконец застегнулась, меня всю трясло. Когда я, уже только наполовину голая, наконец хоть как-то пришла в себя, я взяла Марион за плечи и затрясла. К этому времени она даже не кричала, а молча стояла и дрожала.

— Что случилось? — закричала я. — Господи, что случилось?

— Я не смогла остановить ее, — лихорадочно затараторила она. — Я умоляла ее не делать этого, но было слишком поздно. Я закричала: «Не надо!», но она все равно выстрелила. Я видела это, Дороти, я все это видела. Я несла ей чай, зашла в комнату, а она сидит и пистолет к голове прижимает. И она как будто заметила меня, но даже не посмотрела в мою сторону. Просто нажала на курок… А!.. А!..

Я думала, что у нее сейчас опять начнется истерика, но она только отошла на несколько шагов от кровати, опустилась на кресло и закрыла лицо руками.

Я увидела поднос с чаем на столике у кровати, там, куда она его поставила.

— Откуда у нее пистолет? Ты не знаешь? — спросила я.

— Наверное, это один из тех, которые дедушка Бертрам с войны привез, — ответила Марион, не отнимая рук от лица. — Я слышала, как она о них говорила, но не знала, где они хранятся.

— Но почему… Почему она так поступила? Когда мы с ней разговаривали вчера вечером, она… она о другом думала.

Марион опустила руки.

— Она боялась сойти с ума, ты же сама об этом говорила. Наверное, из-за этого она и убила себя.

В эту секунду в комнату вошел Чарльз.

Когда он увидел бабушку Эмму, и кровь, и жуткий выкатившийся глаз, он воскликнул что-то похожее на «Исусе Христе!», но произнесено это было хриплым сдавленным голосом, поэтому слова могли быть другими. Лицо его посерело; повернувшись к Марион, он задал ей точно такие же вопросы, какие только что задала я, и она ответила то же, что и мне, хотя голос ее звучал уже ровнее. Только глаза ее были закрыты, как будто она боялась посмотреть на то, что лежало на кровати.

— Ты правда видела, как она выстрелила в себя? — спросил он. — Ты можешь в этом поклясться?

— Конечно могу… Но зачем мне это делать? — спросила она.

— Потому что будет следствие, и тебе придется это сделать, — ответил он. — Я сейчас позвоню Саммерсу, а потом… Нет смысла откладывать, я позвоню в полицию.

Доктор Саммерс знал бабушку Эмму десять лет. Она относилась к нему с долей недоверия, считая не очень ответственным молодым человеком, хотя ему было уже далеко за пятьдесят и у него было несколько взрослых детей. Она всегда с тоской вспоминала доктора Чартерса, который был почти так же стар, как она. Впрочем, был доктор Саммерс молодым и безответственным или нет, ему не составило труда установить причину смерти.

Марион встала и посмотрела на меня.

— Сходи оденься, — сказала она, и меня поразило, каким спокойным был ее голос. — Скоро здесь будет много людей, так что лучше сделай это сейчас.

Мне это показалось разумным, поэтому я пошла к себе.

Я слышала, как Чарльз спускался по лестнице и как звякал телефон, когда он набирал номер — сначала, наверное, доктора, потом полиции. Через какое-то время, причесываясь перед зеркалом, я почувствовала запах кофе и решила, что Марион, должно быть, тоже спустилась. Я обрадовалась, что она подумала об этом, потому что в ту минуту мне больше всего хотелось выпить чашку крепкого кофе. И все же я не сразу спустилась вниз.

Меня не покидало какое-то смутное тревожное ощущение, что-то, связанное с той комнатой, в которой лежала мертвая бабушка Эмма, что-то такое, что пыталось преобразоваться в мысль, но оставалось бессмысленным.