Девочка на шаре - Марина Друбецкая, Ольга Шумяцкая (2012)

Однако Лизхен демонстративно села в кресло в дальнем углу комнаты. Скрестив изящные ножки в шелковых туфельках, журчащим голоском Лизхен сообщила Жореньке, что «одной ногой замужем», что «его появления нежелательны», что «есть знакомые врачи и если он…» Он кивал в такт ее словам, пожевывая кусочек гашиша, и ему виделось, что беседа с огромным, размером со шкаф, персиком вполне клеится. Персик манил нежным пушком, на розовом его боку то и дело возникала ямочка. Жоренька блаженно улыбался. И засмеялся, когда вся эта нежная плоть, едва сдерживаемая бархатистой кожицей, покатилась к нему навстречу. И расставил руки… Лизхен приподняла его за подбородок, заглянула в зрачки — ворон отключился. Сквозь кожу похудевших рук проглядывали вены, по которым шла темная больная кровь. Лизхен поморщилась. Наутро Александриди ждали выстиранные и выглаженные вещи и адрес гостиницы, в которой для него были сняты апартаменты. С Лизхен они больше не виделись.

Где-то в райских индийских кущах Александриди подцепил «венерину» болезнь и провел несколько месяцев в лазарете в непрекращающейся лихорадке: как известно, искусственное повышение температуры тела было одним из лучших способов борьбы с заразой. Буквально: подцепи малярию, и ты почти здоров. Ну и втирания ртутной мази. Зеленоглазый англичанин, с которым они вместе путешествовали по индийским дебрям, мучился на соседней койке, но организм его сдался, и оранжевым вечером тело его завернули в простыню и унесли. С Эйсбаром Жоренька разругался после того, как тот нашел ему замену и отнял роль, а ведь мог бы и подождать несколько недель, пока человек выздоровеет. Все одно торопиться в этом липком грязном царстве некуда — время расцветает алчно пахнущими бутонами, запутывается в лианах, исчезает под немытыми пятками старцев, растущих вдоль обочин. Эти старцы-кусты с гнилыми зубами на ветках преследовали Александриди в тяжких лихорадочных кошмарах. Услышав про катастрофу на съемках, «…спровоцированную упрямым русским гением», он испытал чувство злорадства. Вернулся ли этот гений в Москву? И, кстати, не заразился ли? В первые недели в Бомбее их комнаты в старом британском отеле — мебель, обитая красным плюшем, барная стойка из черного дерева, списки сортов виски и элей, написанные на доске мелками, — были смежными. И Эйсбар поначалу был не прочь ознакомиться с результатами Жоренькиной любознательности. Как в теории, так и на практике.

Изгнанный Лизхен, Александриди с пятью саквояжами, четыре из которых были плотно забиты смолистыми кубиками гашиша, въехал в небольшой отель на Тверском бульваре, просмотрел газеты и направился в контору Студенкина. И «Московские ведомости», и «Раннее утро» писали, что его студия обещает в скором времени выпустить на экраны три мелодрамы, криминальную серию и даже сборник документальных картин: «…московскому кинематографщику сложно конкурировать с „Новым Парадизом“, крымским киногородом господина Ожогина, но все-таки столичное фильмовое производство живо».

Появление Жоржа Александриди в белом хлопковом одеянии и шерстяном пледе, наброшенном сверху на манер плаща, в конторе Студенкина вызвало определенный фурор: машинистки высунули носики из-за своих перегородок, выползли вечно сонные монтажеры, прибежала даже повариха из столовой. Александриди милостиво кивал собравшимся — вероятно, ему казалось, что он все еще в какой-то индийской деревушке. Однако в кабинете Студенкина он очнулся: