От ненависти до любви - Валентина Мельникова (2010)

«Чужая тайга для сильного не в радость, а слабому и вовсе не стоит с ней связываться. Запутает след, заведет в чащу, разденет, разует, лишит огня, пищи, потом начнет мучить, посылать то туда, то сюда… силы отнимет – и конец», – всплыли вдруг в памяти давние «поучалки» Шихана, и еще горше стало на душе. Я вспомнила его взгляд при прощании. Не решился обнять меня старик. Лишь перекрестил торопливо. И фразу бросил: «Придет время, помолись за меня!»

Ночью я спала плохо. Всякие мысли приходили в голову, одна тяжелее другой. Нехорошие предчувствия рвали душу. То ли дед растревожил меня своими откровениями, то ли вравду что-то назревало впереди, но встала я утром, не выспавшись, хмурая и сердитая на весь мир. Потому, видно, и побоялся дед подступиться ко мне. Днем мрачные думы постепенно рассеялись, только горечь в сердце осталась.

За этими мыслями я не заметила, как наш маленький караван благополучно перевалил сопку, и Маркел остановился. Кряхтя, слез с коня и пробурчал:

– У лисы одна думка – заяц, а у меня одно горе – старость!

И долго смотрел вперед на широкую речную долину, сдавленную с боков плоскими горами. На дне ее в густых ельниках вилась река.

– Вот вам и Кайсым, – сказал он задумчиво, не отрывая взгляда.

Темная тайга, перехлестнув отроги, стелилась рваным покрывалом. По ней вяло ползли тени обтрепанных ветром облаков. Казалось, вся долина дышала покоем, излучая тишину и безмятежность.

Вдруг справа раздался подозрительный шорох. Маркел насторожился, задрал ухо старой армейской ушанки, с которой не расставался даже летом. Заволновались лошади, Олег передернул затвор карабина.

Снова тишина, и снова треск…

«Ух-ух-ух…» – совсем близко послышался испуганный крик медведя.

Вздернули головы и заржали лошади.

– Ох, долго жить буду! – с облегчением улыбнулся Маркел. – Аба[9] шибко меня боится.

Мы переглянулись с Олегом и рассмеялись. А старик огляделся по сторонам.

– Надо бы место посуше выбрать да чаю попить.

– Да и перекусить бы не мешало, – оживился Олег.

– Вон у той кедрушки остановимся, – показал дед на высокое дерево, что росло на краю поляны метрах в ста от нас.

Лошадей мы вели в поводу вдоль кромки леса и уже подходили к поляне, когда Маркел вдруг замедлил ход и стал беспокойно озираться по сторонам. Не понимая, что случилось, мы тоже остановились. Старик торопливо вскочил на коня, дернул поводья и спешно миновал поляну.

– Дед, раздумал, что ли? – в недоумении крикнул вслед ему Олег.

– Эка не видишь? Место худое! – бросил Маркел, скрываясь за перелеском.

Мы переглянулись и, не сговариваясь, направились к кедру.

Это было старое дерево, толстое, сучковатое, но нижняя ветка росла перпендикулярно стволу, а затем где-то на середине изгибалась, устремляясь вверх под прямым углом.

Я посмотрела на Олега:

– Тебе это ничего не напоминает?

Он пожал плечами. А я пояснила:

– Изуродованное дерево. Точь-в-точь как в той роще, о которой мне рассказывал Петр Аркадьевич. Помнишь?

– И ты веришь в эту ерунду?

– Верю, не верю, какая разница? Только Маркел не зря смылся.

Олег хмыкнул, но взял из моих рук повод, и мы отправились на поиски нашего проводника.

Оказалось, старик остановился сразу за перелеском. Когда мы подошли, он уже разложил костер.

– Напрасно ушел от кедра, – сказал Олег, – лужайка там сухая, без кочек. Чего испугался?

Дед вскинул на него печальные глаза и, медленно выговаривая слова, сказал:

– Слушай: дурное там место. Видел дерево? Непременно в нем айна, черт местный, живет. А с ним шутки плохи. Старики раньше сказывали: нельзя на таком месте огонь разжигать, топором стучать, даже землю ногами топтать – нехорошо. Рассердится айна, беды не оберешься. Понимаешь?

– Дед, – покачал головой Олег, – ты ведь православный, а в духов веришь. Не по-христиански это.