Анжелика и её любовь - Анна Голон, Серж Голон

Онорина фыркнула и уткнулась в плечо Анжелики. Как прекрасно, что у нее такая доверчивая мама!

И вообще сегодня вечером все идет очень здорово!

— А корабль стал хорошим. Он больше не качается.

— Верно.

Анжелика едва удержала вздох, бросив взгляд на непривычно гладкую, будто политую маслом, поверхность моря.

Наступал вечер, и ей подумалось, что таким, как сейчас, небо, должно быть, выглядело при сотворении мира: ласковое, густо-оранжевое, похожее на сочную мякоть спелого плода, и вместе с тем тяжелое и холодное, словно таящее угрозу.

Между едва заметными, с красным и золотым отливом волнами, будто в мираже, появлялись и исчезали какие-то странные черные и серые островки. Их непрерывное движение напоминало балет. «Я грежу», — подумала Анжелика, и ей захотелось протереть глаза.

С вантов послышался голос сицилийца:

— Эй, bambini!note 26 Кашалоты!

Дети, метавшие в самодельную мишень маленькие стрелки, разом бросились к фальшборту. Анжелику окружила радостно визжащая ватага. Старшие поднимали самых маленьких, чтобы они тоже могли полюбоваться зрелищем.

Так вот что она сейчас приняла за островки — кашалотов! Огромные лоснящиеся черные киты то всплывали, то вновь погружались в глубину, и сквозь прозрачную толщу воды их и без того гигантские тела казались еще больше.

Вот на поверхность эффектно вынырнула еще одна черная глыба с мощным выпуклым лбом, увенчанным бьющей вверх водяной струей, с могучим хвостом, прямым, как корабельный румпель.

— Это кит Ионы! — крикнул один из малышей, топая ногами. — Кит Ионы!

Его переполняла радость.

— Я хотела бы всегда жить на этом корабле! — сказала одна из девочек.

— А я хочу, чтоб мы никогда не приставали к берегу! — тут же добавила другая.

Анжелика, тоже увлекшаяся играми кашалотов, была ошеломлена.

— Так вы, стало быть, довольны, что находитесь здесь, на «Голдсборо»? — воскликнула она.

— Да, да! — хором закричали малыши.

— А вы? — спросила она детей постарше.

Северина, обычно такая замкнутая, выступила вперед.

— Да, здесь нам спокойно. Теперь мы уверены, что нас не отошлют в монастырь. И никто больше не пристает с этими католическими богословскими текстами, которые моя тетушка заставляла меня заучивать по многу страниц в день, когда я жила у нее на Сен-Мартен-де-Ре. Здесь мы имеем право думать сами.

Анжелика вздохнула с облегчением. Северина, вечно озабоченная Северина, теперь почувствовала себя свободной. Тяжкий груз тревоги за себя и за близких наконец-то спал с ее худеньких плеч и больше не давил на них, точно свинцовый плащ.

— И теперь мы не боимся, что попадем в тюрьму, — сказал Мартиал.

С самого начала плавания Анжелика не переставала удивляться неожиданной стойкости детей, всех детей. Они не стали ни злобными, ни плаксивыми, как того можно было бы опасаться, а если и заболевали, то у них хватало ума быстро выздоравливать. Зато родители не уставали хмуриться и жаловаться, что их чада сделались ужасно неугомонными и с ними нет никакого сладу. Да, черт возьми, дети, в отличие от взрослых, понимают, что спаслись от самого страшного. К тому же дома они никогда не пользовались такой свободой, как на этой тесной палубе. Не надо больше ходить в школу и корпеть над уроками или Библией.

— Если бы наши родители позволили нам немного полазать по вантам и поработать с парусами, было бы еще лучше, — заметил Мартиал.

— А меня один матрос научил вязать узлы, которых я раньше не знал, — сказал сын адвоката Каррера.

И все же старшие дети продолжали чего-то опасаться. Северина вдруг спросила:

— Госпожа Анжелика, а правда, что монсеньор Рескатор желает нам зла?

— Я в это не верю.