Анжелика и её любовь - Анна Голон, Серж Голон

— Господин пастор, эта затерянная бухта, скрытая от глаз всего мира, всегда была убежищем для пиратов… С тех пор как в незапамятные времена здесь высадились северные мореплаватели, которые назывались викингами и поклонялись языческим богам, среди европейцев, в свою очередь искавших здесь убежища, были лишь пираты, искатели приключений, люди вне закона… К ним принадлежу и я, ибо, хотя я не склонен ни к войне, ни к преступлениям, единственный закон, которому я подчиняюсь, — мой собственный.

Я хочу сказать, господин пастор, что вы будете первым служителем Бога, Бога Авраама, Иакова и Мельхиседека, как гласят священные тексты, который высадится в этих местах и вступит во владение ими. Поэтому я хочу попросить вас, господин пастор, первым сойти на берег и повести ваших людей по этой новой земле.

Старый пастор, нисколько не ожидавший подобной просьбы, вскочил на ноги. Он крепко прижимал к груди толстую Библию — свое единственное богатство. Не ожидая помощи, с неожиданной легкостью он выпрыгнул из лодки и пересек по воде небольшое расстояние, отделявшее его от суши.

Ветер раздувал его седые волосы, так как во время плавания он потерял шляпу. Он шел, худой и черный, и пройдя немного по берегу, остановился, поднял над головой священную книгу и запел псалом. Остальные хором подхватили.

Прошло уже много дней, как они не пели во славу Господню. Их гортани, обожженные солью, их сердца, сокрушенные печалью, утратили способность к общей молитве. Собравшись вокруг пастора, они пели слабыми, нетвердыми голосами. Некоторые, сделав два-три шага, опустились на колени, будто упали. Индейцы, приплывшие на лодках, несли на руках детей. Какими бледными и жалкими по контрасту с их медной кожей выглядели эти маленькие европейцы в изношенной одежде, слишком широкой для их исхудавших тел! Дети восхищенно таращили глазенки.

А вокруг, чтобы поглазеть на вновь прибывших, собралась самая удивительная человеческая смесь, «фауна Мэна», как сказал бы Жоффрей де Пейрак. Индейцы и индианки, деревенские жители и воины в уборах из перьев, в мехах, с блестящим оружием, с разрисованными лицами, женщины с привязанными к спине младенцами, похожими на цветные коконы; затем пестрое сборище матросов, от смуглого уроженца Средиземноморья до бледного рыжеволосого северянина; коренастый Эриксон, жующий табак рядом с неаполитанцем в красном колпаке, два араба в раздуваемых ветром джеллабах; все с абордажными саблями, рапирами, тесаками. Двое или трое мужчин, бородатых, как Никола Перро, в кожаной одежде и меховых шапках, смотрели издалека, опираясь на мушкеты, тогда как солдаты маленького испанского гарнизона, в латах и касках из блестящей вороненой стали, с длинными пиками в руках, держались прямо, как на военном параде.

Командовал ими, по-видимому, худощавый идальго с необыкновенными черными усами. Анжелика его уже видела на «Голдсборо» во время абордажного боя, похоронившего все надежды протестантов. Он крепко сжимал губы и время от времени свирепо ощеривал рот. Несомненно, он, подданный Его Католического Величества, терпел все муки ада, видя, как еретики высаживаются на этих берегах.

Он показался Анжелике самым нелепым из всех. Что делал здесь этот персонаж из блестящей свиты какого-нибудь кастильского вельможи?

Она так пристально рассматривала его и его деревянных солдатиков, что чуть не споткнулась, выходя из шлюпки. Пытаясь устоять, она вдруг перестала понимать, что происходит. Все кружилось. Земля будто поднималась и ускользала у нее из-под ног. Она чуть было тоже не упала на колени.

Чья-то сильная рука поддержала ее, и она увидела рядом с собой смеющегося мужа.

— Вы отвыкли от суши. Еще несколько дней вам будет казаться, что вы на палубе корабля.

Так, держась за его руку, она вышла на берег. Пусть это был случайный жест — ей он показался добрым предзнаменованием.

Правда, мушкеты, направленные моряками с «Голдсборо» на мужчин-протестантов, предостерегали от неумеренного оптимизма.