Анжелика в Новом Свете - Анна Голон, Серж Голон

Здесь же, в Вапассу, был глухой ноктюрн деревьев и зимы, неподвижность грубой, пахнущей древесным соком и мхом кровати.

И еще грезы, которые навевала щемящая тишина, изредка нарушаемая отдаленным воем шакалов и волков. Мгновение, прожитое вне времени. Сладостное странствие. Осуществление смутной мечты всякого живого существа: свернуться клубочком в глубине какого-нибудь логовища и забыться там в тепле любви.

Бывало, проснувшись, она, едва осмеливаясь дышать, наслаждалась восхитительным ощущением полного счастья. Он не смог дать ей дворец, дом, о чем он мечтал. Но кровать у них была. Кровать! И еще — ночь!.. В те давние времена, когда они жили в Тулузе, они редко проводили вместе ночь. Чтобы любить друг друга, у них были долгие и упоительные сиесты. Но здесь, в этой грубой и дикой жизни, они жили, словно бедняки, здесь для любви у них оставалась только ночь.

Ей легко дышалось около него, сильного и смелого. Иногда ночью она просыпалась и смотрела, как он спит — рядом с нею, живой. Она завидовала его мужской нечувствительности, которая давала ему это спокойствие, ведь женщины транспонируют в своем теле все свои фантазии и мерцание звезд этих неведомых миров.

Пурпурные угли в очаге отбрасывали еле заметные блики на балки потолка. Анжелика ничего не видела, но она услаждала свой слух ровным дыханием спящего Жоффрея. Кончилась ее безудержная тоска, ее скитания по свету. Наконец-то она с Жоффреем! Он — ее муж, и он не покинет ее больше!

Взволнованная какой-то странной шероховатостью его кожи, она коснулась его, как бы изучая, медленно провела рукой по его груди. Тогда в полусне он инстинктивным движением прижал ее к своему крепкому телу, сплошь покрытому шрамами. Сколько раз жизнь этого человека находилась под угрозой, сколько раз его подвергали пыткам! И теперь еще о тех ужасных часах напоминают эти рубцы, но его они нимало не заботят. А ведь их было еще больше, многие уже сгладились.

Жоффрей проснулся и с нежностью смотрел на нее.

— Вы как-то говорили, что каждая из этих отметин — как бы памятка о том или ином случае, когда вам пришлось пролить свою кровь…

— Было бы правильнее сказать, что это подписи моих врагов, скорее многочисленных, чем разнообразных. Какие самые неприятные из них? Вот, например, эта — от палача Его Величества короля Франции. Справедливости ради замечу, что этот палач вытянул мою больную ногу и теперь я больше не хромаю, но взамен он оставил мне на левой руке память о себе, и я действительно вспоминаю его частенько, особенно когда стреляю. Какие самые почетные? Ну ясно же, те, что напоминают о дуэлях или баталиях на Средиземном море. Там мы дрались на саблях, а сабля — оружие, которое оставляет широкую, весьма ощутимую рану. Глубокий шрам на боку? От пули в Карибском море, уже не помню, испанской или французской. А самая свежая — вот здесь, на лбу, которую вы так осторожно гладите своими прелестными ручками. Она от томагавка патсуикета, союзника Новой Франции. Первая, возможно, в длинной цепи.

— Замолчите, дорогой! Вы меня пугаете.

— Ну а вы, красавица моя, мой воин, покажите мне свои героические отметины.

Но Анжелика быстро натянула на себя и простыню, и меховое одеяло.

— Никогда! Шрамы на теле мужчины — знаки славы. Они свидетельствуют о его подвигах, поднимают его престиж. Шрамы на теле женщины — это следы заблуждений, оплошностей, это метки, которые поставила на ней жизнь, знаки того, что она вынуждена была впутываться в такие дела, куда ей не следовало бы совать нос… Это позорные знаки…

— Покажите их мне.

— Нет.

Однажды вечером ему удалось ухватить за тонкую лодыжку ногу Анжелики и повернуть ее к свету, чтобы рассмотреть фиолетовый шрам от раны, который остался у нее со времени ее бегства из гарема в Марокко.