Убежденный холостяк - Данелла Хармон

— Возможно, Джеральд, но я так часто ходила к алтарю, что у меня разболелись ноги. У меня нет желания повторять этот путь. Признаюсь, и в первый раз я этого не хотела — не говоря уже о втором, — но папа, упокой Господь его душу, решил, будто знает, что мне нужно. Я устала от тех, кто стремится делать мне добро. И от тебя с твоими попытками в третий раз выдать меня замуж. Интересно, а что отпугнет его?

— Зараза, которую приносят собаки, — холодно произнес Джеральд.

— Вряд ли — мои собаки не будут лизать в лицо того, у кого изо рта воняет хуже, чем из ночного горшка.

— Боже, неужели нельзя говорить потише! — Он пнул симпатичную таксу, которая имела неосторожность заинтересоваться его ботинком. — И так о тебе уже судачат!

Челси мило улыбнулась:

— Разве?

— Да, и тебе это прекрасно известно! Иногда я готов поклясться, что тебе нравится привлекать к себе внимание и вызывать пересуды. Кому еще пришло бы в голову устроить благотворительный бал в помощь бездомным животным! Только ты могла выступить перед гостями с такой глупой речью, призывая пожалеть ломовых лошадей, бродячих кошек и собак! Более того, ты не только потребовала, чтобы все пожертвовали время и деньги на эту чепуху, но и предложила им привести своих питомцев! Смотри, что здесь творится! Настоящий бедлам! Брысь от моей ноги! Клянусь, Челси, если я еще раз вляпаюсь в кучу…

— Между прочим, меня мучает жажда, — с деланной веселостью сказала девушка.

На ее лице играла улыбка, но глаза горели гневом. Боже, как же она устала от Джеральда с его бесконечными упреками! Ну почему он так настойчив в желании выдать ее замуж? Почему он считает, будто имеет право вмешиваться в ее дела? И вообще, ее речь не была глупой, она была страстной! Господи!

Подхватив на руки таксу, Челси повернулась спиной к побагровевшему от бешенства Джеральду и направилась к столам с напитками.

Она шла по залу, сопровождаемая возбужденным шепотом. Ей казалось, что она слышит каждое слово даже сквозь лай собак, смех гостей и музыку.

«Только взгляните на нее! Какая жалость, что она родилась женщиной! Будь она мужчиной, она бы научила наших пэров в парламенте, как надо произносить речи! Ха-ха-ха!»

«Не могу поверить, что это то самое робкое создание, которому мы писали записочки! Помнишь, какой она была, когда впервые появилась в свете?»

«Безобразной. Бедняжка выглядела ужасно».

«А еще тупой и болтливой».

«Тонтон, помнишь, как ты разыграл ее, и она рыдала, когда ее представили ко двору? Боже, как было весело!»

«А пятна? Пятна на лице, как глазки на картофелине».

«Кажется, у нее вовсе не было груди».

«Взгляни, ее и теперь нет».

«Верно, зато она владеет половиной южной Англии. Так что на остальное можно не смотреть. К черту остальное!»

«Да, — с горечью думала Челси, прижимаясь щекой к собачке, — к черту остальное! И к черту всех вас!»

Она гордо вскинула голову. Хотя ее и назвали в честь самого романтичного из всех цветов, она отнюдь не английская роза. Она слишком высока и худа. Острый подбородок, тонкий нос, высокие скулы и зеленые/ глаза, холодные, как лист мяты. Говорят, что она похожа на собаку. Да, она действительно похожа на тощую борзую.

Однако она богата, не так ли? А это, размышляла Челси, делает ее куда более желанной невестой, чем любую пышнотелую красавицу с румянцем на щечках — объект восхищения большинства мужчин.

Да, к черту всех вас! Челси остановилась у стола, выпустила таксу и, взяв с блюда горсть миндаля в сахаре, принялась выманивать из-под скатерти испуганного уиппета. Ее собственная собака, большой бело-коричневый испанский пойнтер, — отец подарил его, когда ей было десять лет, — лежал под столом и снисходительно наблюдал, как другие вьются вокруг его хозяйки.