— Ух! — выдохнула Софи и села в ванне. Она прикоснулась к верхней губе и обнаружила, что над ней ничего нет. Повернувшись к Октавии, она увидела у нее в руке намокшие и от этого обвисшие накладные усы. Софи вдруг вспомнила одну вещь из тех, которые позабыла. — Ты меня очень разочаровала, — сказала она хмуро.

— Из-за того, что сняла твои усы? Они, конечно, идут тебе, но…

— Если бы не твоя выдумка, я никогда бы не оказалась в его постели обнаженной, — перебила ее Софи.

— Я не понимаю… — начала было оправдываться Октавия, но передумала. Она действительно в течение нескольких месяцев уговаривала Софи испытать удовольствие от мужских ласк, чтобы избавиться от неприязни к противоположному полу, но Октавия не помнила, чтобы рекомендовала ей немедленно раздеться и прыгнуть в постель. Да и Софи никогда не относилась с воодушевление к ее советам, напротив, чаще всего она строила гримаску, закусив губу и закатив глаза, или ревела как райю и сейчас такой поворот событий встревожил Октавию, и она решила, что в голове у Софи произошли какие-то необратимые изменения. — Не понимаю, о чем ты говоришь. Может быть, ты ударилась головой? Ты понимаешь, где сейчас находишься?

— Я говорю о пасте для приклеивания усов. Она на меня странно действует. Из-за нее я была не в своей тарелке и… — Софи замялась.

— Ты хочешь сказать, что моя паста заставила тебя раздеться? — поинтересовалась Октавия, собирая разбросанную по комнате одежду Софи.

— Нет, это он меня заставил, — ответила Софи, несколько успокоенная тоном подруги. — Но я могла бы соображать лучше, и избежать этого, если бы не твоя паста, от которой у меня дрожали колени и все внутри сжалось, будто я выпила крепкого вина со специями.

Теперь Октавия поняла, почему подруга так неадекватно отреагировала на ее слово «раздевайся», но вела себя она как-то странно, совсем не себя непохоже. Софи Чампьон скорее уж спрыгнула бы с колокольни собора Святого Павла, чем разделась перед мужчиной. Единственное в ней, что напоминало прежнюю, узнаваемую Софи, заключалось в простодушии гурмана, описывающего понравившееся блюдо, что свидетельствовало о ее физическом интересе к мужчине. Постепенно обеспокоенность Октавии по поводу того, что она отравила Софи своим снадобьем, уступало место любопытству — кто этот мужчина, который пробудил в подруге такие чувства?

— И кто же приказал тебе раздеться? — с притворным безразличием поинтересовалась она.

— Граф Сандал, — ответила Софи, избегая пристального взгляда подруги.

— Понятно. — Октавия чувствовала, что ситуация деликатная, и, прежде чем задать следующий вопрос, помедлила в задумчивости, накручивая золотистый локон на палец. — А после того как ты разделась, тебе захотелось лечь с ним в постель?

— Ты с ума сошла?! — Софи больше не боялась ее взгляда и прямо посмотрела ей в глаза. — С этим запятнавшим свое имя мерзавцем? С этим отвратительным червяком? С этим… с этим… — Софи злобно зашипела и тут же решила изменить тактику. — Пойти с ним в постель? Никогда. Однако благодаря твоей пасте и его дьявольской изворотливости мне пришлось пойти с ним на сделку. А когда я очнулась, то оказалось, что я лежу в его постели обнаженная, моей одежды нет и уже почти полдень. — Софи задохнулась от волнения.

В комнату вошла Эмми с серебряным блюдом с пирожными, но замерла у входа, заметив на лице Октавии страдальческое выражение.

— Что стряслось?

— Нет, ничего, — поспешно ответила Октавия, часто дыша, чтобы справиться то ли со смехом, то ли с плачем. — Софи только что рассказывала мне, как паста для усов вызвала у нее раздражение, заставила раздеться перед графом Сандалом, заключить с ним договор, а затем провести с ним ночь. И во всем этом виновата я.

Серебряное блюдо с громким звоном полетело на пол, пирожные рассыпались.

— Ты провела ночь с графом Сандалом? — спросила Эмми, не сразу обретя дар речи.