Звездочет - Мишель Яффе

Бьянка дважды ахнула — в первый раз, когда Фоскари упомянул имя самого модного портного Венеции, а во второй, когда он заявил, что сам оплатит все расходы.

— Господи, да мы же именно синьора Стуччи и заставляем сейчас ждать! Он привез на примерку десять платьев. — Франческо замолчал на мгновение, чтобы перевести дыхание, и, заметив, что Бьянка опять открыла рот, поспешил продолжить: — Ты, конечно, сделал очень щедрое предложение, Йен, но мы не сможем принять его. Наша обязанность, скорее, даже наша привилегия — снабдить твою невесту новым гардеробом. Ведь ты знаешь, каковы обычаи. — Франческо посмотрел в глаза племяннику, а потом перевел взор на Бьянку, которая больше не пыталась перебить его.

Мысль о хорошо одетой невесте, точнее, о том, как он будет раздевать хорошо одетую Бьянку, была столь соблазнительной, что Йен не стал раскрывать уловки стариков и решил не вмешиваться в их планы. Ко всему прочему он понимал, что Бьянка ничего от него не примет.

Бьянка сделала еще несколько попыток объяснить, почему ей не нужны новые вещи, но все ее аргументы разбивались о неопровержимые доводы Франческо, Роберто и самого Йена. Когда часы пробили шесть, она позволила отвести ее к портному.

Через восемь часов Бьянка крепко спала в своей постели. Целых три часа она провела с портным, но следовало признаться, что те роскошные платья, которые он предложил, доставили ей неожиданное чувственное удовольствие. После долгих разговоров о тканях, просмотра модных журналов, снятия мерок и бесконечных объяснений портного по поводу разницы между аппликацией и вышивкой она чувствовала себя измученной. За ужином в компании Роберто и Франческо она даже не смогла рассказать им обещанную историю о чудесном рождении Цезаря и не говорила ни слова до тех пор, пока речь не зашла о цветах для бала. Тогда, ко всеобщему изумлению, Бьянка выпалила:

— Гардении — любимые цветы Йена. — После этого она выбежала из-за стола, скрылась в своей комнате, заперлась там и горько разрыдалась. Однако затем последовала медицинскому совету, который часто давала своим, больным, — легла спать.

Йен и нашел ее спящей, когда бесшумными шагами вошел в комнату глубокой ночью, точнее, ранним утром. Он убедил себя в необходимости еще раз проверить способность противиться ее чарам. Начал Фоскари с внимательного изучения ее лица, освещая его прихваченной с собой свечой. Ее черные ресницы чуть дрожали нежными полумесяцами, и внезапно Йену захотелось испробовать, станут ли они трепетать под его рукой, как крылья бабочки.

Бьянка лежала на боку лицом к пустующей половине огромной кровати. Один рукав тонкой ночной сорочки задрался, обнажив ее локоть, а сама рука словно приглашала Йена лечь рядом. Глядя на то, как от ее дыхания приподнимается вверх одеяло, Йен испытал какое-то странное чувство, которое не мог описать, но был уверен, что это не возбуждение. Поздравив себя с тем, что собственное средство избавления от чар Бьянки оказалось столь действенным и что он не рискует быть соблазненным ею, Фоскари решил, что ему следует принять ее непроизвольный жест как предложение лечь к ней в постель.

Но как только он сбросил с себя одежду, лег на кровать и прижал к себе теплое податливое тело женщины, Фоскари понял, что ошибался. Какими бы раньше ни были его чувства, сейчас они переросли в горячее желание. Когда нежная ткань ее ночной сорочки коснулась его бедер, его тело пронзила дрожь. А когда Бьянка инстинктивно дотронулась рукой до его щеки и шеи, Йен подумал, что не сумеет сдержать себя. Это безумие, сказал он себе, так возбуждаться от простого прикосновения. М-да, похоже его лечение оказалось не столь совершенным, как он только что подумал, и помочь ему, пожалуй, сможет только соитие. Приняв решение, Йен погладил лицо Бьянки, надеясь, что она откроет глаза и попросит его овладеть ею.