— Кранах, Гольбейн, Тьеполо, Гойя… — Я стала задыхаться, потому что мы почти бежали.

— А тебе не кажется, что мы пропустили выход? — спросила я некоторое время спустя и остановилась — вокруг уже никого не было.

Мы в ужасе переглянулись. Не видно было даже служителей, а за нами простирался бесконечный зал, конец которого можно было разглядеть только в телескоп. Перед нами был зал с Эль Греко и другой конец здания, окна которого выходили уже на сады Тюильри и две лестницы, одна, судя по указателям, к скульптурам, другая — к Галерее этюдов.

— Наверное, мы умудрились его проскочить. Или это ловушка, и никакого выхода здесь нет, — мрачно сказал Майк.

— По какой лестнице пойдем?

— Я не верю ни одной. Так можно проблуждать весь день. Когда я был бойскаутом, нас учили возвращаться тем же путем.

Я разрыдалась.

— Детка моя маленькая, не плачь. Я понесу тебя на руках, — сказал он, прижимая меня к себе.

— Нет… нет… у меня все в порядке с ногами, я могу идти… Я просто представила тебя в бойскаутской форме… Ты, наверное, был такой хорошенький… — всхлипывала я.

— Ты просто устала, вот и все.

— Признайся, что ты был хорошенький, — потребовала я сквозь слезы.

— Ну, не знаю, наверное. Если ты перестанешь плакать, я подарю тебе свою детскую фотографию.

— Нам что, действительно придется идти в обратную сторону? — спросила я жалобно.

— Или заночевать здесь. Слушай, у меня идея. Если ты не хочешь, чтобы я нес тебя на руках, тогда просто гляди в пол, а я тебя поведу. Ты устала из-за картин, мелькающих перед глазами.

— Ладно. Я прикрою глаза рукой. Пусть думают, что у меня разболелась голова от переизбытка впечатлений. Кажется, это называется синдром Стендаля.

Майк оказался прав — обратный путь был легче. Я умудрилась все-таки одним глазком взглянуть на волшебного Боттичелли и царственные руины Тьеполо. Грех было не взглянуть, раз уж мы здесь оказались.

— Вот указатель «К выходу»! — воскликнул Майк после того, как мы прошли добрых полмили.

— Ну на него-то мне можно посмотреть?

— Нет, а то у тебя сердце разорвется. Мы могли свернуть направо сразу после Фрагонара и спуститься по лестнице прямо к буфету. Этот чертов указатель повернут в другую сторону, поэтому мы его и пропустили.

— Буфет? — переспросила я в ужасе. — Ты что, собирался пропустить буфет?

— Теперь тебе понятно, почему из меня не вышло командира бойскаутского отряда? — спросил он уныло.

Мы съели по два огромных сандвича с ветчиной и сыром и с божественным французским хлебом, выпили по две чашки кофе с молоком и спустились по лестнице около выхода, которого я уже и не чаяла увидеть.

Мы стояли на улице, дышали живительным воздухом, и тут я вдруг поняла, что почему-то ужасно стесняюсь. Взглянув на Майка, я увидела, что он мучается приблизительно тем же. «Что теперь?» — спрашивали мы себя — ведь уже не было Лувра, из которого надо выбираться.

— Свидание еще не кончилось? — спросила я с вызовом. — Потому что если нет, то решать, что делать дальше, положено молодому человеку. У нас в Бруклине принято так.

Он засиял и потащил меня на стоянку такси, где даже была пара машин, потому что ленч еще не кончился.

— «Дю Лувр», — сказал он водителю.

— Тебе мало было? — недоверчиво спросила я.

— Это совсем другой Лувр, на Левом берегу. У нас будет день Лувра. Я так понял, что бруклинские девушки предоставляют решать все мужчине.

— Но они тоже имеют право голоса.

— Если тебе не понравится, Рыжик, мы туда не пойдем.

— Рыжик?

— А ты думала, я ничего не заметил?

— Ой, а я забыла!

— Ты просто думала о другом.

— Как это я забыла? А тебе нравится?

— Я просто обожаю твои волосы. И еще твой лоб, брови, глаза, нос, губы, особенно губы. Ты мне нравишься вся — с головы до пят. Каштановые волосы или рыжие — это неважно. Ты великолепна.