Майк, похоже, испытывал нечто подобное, потому что умудрился одной рукой достать бумажник и расплатиться с шофером, а другой крепко держал меня за талию. От такси до входа в Лувр он вел меня, крепко обняв обеими руками за плечи и целуя в макушку. Идти так довольно трудно, но в Париже на это никто не обращает внимания. На эскалаторе нам пришлось разъединиться, но мы все равно держались за руки, а внизу мы встали у первой же свободной стены и снова стали целоваться, пока не стало окончательно ясно, что надо либо это прекращать, либо разыгрывать феерическую сцену прямо на глазах у всех, пришедших осмотреть крупнейший музей Европы.

— Мы только бросим взгляд, — шепнул мне Майк на ухо, — быстренько все осмотрим, раз уж пришли сюда.

И мы подошли к карте, указывающей расположение всех ста девяносто восьми залов Лувра.

— Можно заглянуть в гробницу Сфинкса, — предложил он. — Там наверняка никого нет. Или посмотреть пирамиду Аакхтихотепа, склеп времен Пятой Династии. Наверняка туда заходит не больше десяти посетителей в год.

— Это совсем не похоже на Лувр. В античном отделе Метрополитена наверняка есть нечто подобное, — заметила я, напрягая то, что осталось от моих мозгов. — Получится, что мы не увидели ничего того, что есть только в Лувре, и что мы ответим, если нас спросят?

— Но только подумай, как уютно это звучит — склеп, гробница. Они будут в нашем полном распоряжении.

— Майк, — сказала я предостерегающе, поняв, что у него на уме.

— Это не запрещено законом, радость моя. Мне просто необходимо тебя поцеловать.

— Мне тоже, но я не могу кататься по полу в общественном месте, — с сожалением сказала я. — Слушай, а может, быстро сбегаем посмотрим на Венеру Милосскую и Нику Самофракийскую? Ведь это самые популярные экспонаты.

— Тогда надо зайти и к Моне Лизе. Шедевр из шедевров.

Можете мне поверить, в Лувре ничего быстро не делается, если только вы не захватили с собой ролики. Эти карты, на которых все кажется близко, страшно обманчивы. Пока мы шли от Венеры Милосской к крылатой Нике, а потом к Моне Лизе, нам пришлось обойти почти весь музей. Взглянув на толпу, которая обступила какую-то картину, и решив, что это наверняка и есть Мона Лиза, мы вышли в длинную галерею с окнами на Сену. Называлась она Большая галерея и вела, если верить указателям, к выходу.

— Теперь я точно знаю, почему никогда не ходил сюда раньше, — сказал Майк. — Это место чересчур велико для меня. Больше часа в музее — и уже невозможно воспринимать то, что видишь. А мы, боюсь, превысили этот лимит.

— Ну почему я не послушалась тебя и не согласилась на гробницу? — простонала я.

— Потому что ты — настоящая леди, тонкая и изысканная, и я тебя за это уважаю.

— Я — леди? И ты меня уважаешь?

— Да, но мне не хотелось бы, чтобы ты слишком долго оставалась такой.

— А когда ты хочешь, чтобы я перестала ею быть?

— Я тебе скажу, вернее, мне даже не придется говорить, ты сама поймешь.

— Прекрати со мной так разговаривать, а то я становлюсь словно не в себе, а мы даже еще не вышли отсюда.

— Не в себе? Голова кружится? Хочешь, я возьму тебя на руки?

— Нет, не в этом дело. Просто рассудок теряю. — Я взяла его руку, поднесла к своим губам и лизнула ему ладонь.

Он подпрыгнул вверх метра на полтора.

— Не делай так!

— Я просто хотела показать, что я имею в виду.

— Это нечестно. Я тоже знаешь что могу устроить, прямо на глазах у всех! Ох, Фрэнки, как ты думаешь, этот зал когда-нибудь кончится?

Мы неслись как сумасшедшие и только успевали читать имена на стенах.

— Джотто, Фра Анжелико, Боттичелли, Беллини, Ван Дейк… Только не смотри, не останавливайся, а то мы отсюда никогда не выберемся. У них что, нет сострадания к ближним? Они что, даже представить себе не могут, что у людей есть другие дела, помимо рассматривания картин? Черт бы побрал этих французов, если они в тебя вцепились, нипочем не отстанут.