— Ну, я из Теннесси. Может, — Тинкер наконец слегка улыбнулась, чуть повернувшись к нему, — если бы я родилась в Чикаго, я бы больше стоила. Ну, моя мать — ушедший от дел методистский священник — что бы это ни значило.

— Ты не упоминаешь о своей профессии, — сказал он, стараясь не показывать, как подействовала на него ее улыбка. Он чувствовал себя так, словно им выстрелили из пушки прямо в бескрайнее голубое небо и земли совсем не видно. — Разве то, что ты модель, не является частью твоей индивидуальности?

— Только если в тебе есть то, что делает тебя особенной — я тебе объясняла. А во мне этого нет.

Том Страусс заказал еще бренди.

— Предлагаю выпить, пока мы не преодолели твой временный кризис. Это похоже на название песенки в стиле кантри: «Я нашел в Теннесси красивую девушку, которая не знала, кто она». Это просится в строку — в самом деле, из названия можно сделать целую песню.

Тинкер хихикнула и впервые посмотрела на него с интересом. Еще вчера, танцуя с ним, она обратила внимание на то, что он выше — такое не каждый день встречается, но тогда она не выделила его из толпы. Потом она выяснила, что он не лишен привлекательности. Определенно недурен. Как это она раньше не заметила? И его внешность была необычайно выразительной.

Спутанные темные волосы (их все время хотелось пригладить), круглый чувственный рот, а эта ленивая усмешка — отличные зубы и тонкие лучики морщинок в уголках длинных миндалевидных темно-карих глаз, а абсолютно неотразимая манера постепенно изгибать и поднимать брови — положительно, этот Том Страусс не так прост. Он выглядит так, словно в одиночестве думает о всяких интересных и забавных вещах и никому о своих мыслях не рассказывает. И вдруг что-то во всем этом ее зацепило. «Если у него есть что сказать, я, пожалуй, послушаю», — решила она.

— Давай поработаем с твоим детством, — предложил он.

— Я не люблю вспоминать свое детство.

— Но это и есть индивидуальность, — настаивал Том. — Несчастливое детство автоматически дает индивидуальность, это практически не обсуждается. Отчего ты была несчастна?

— Я не могу сказать, что была несчастна, я говорю только, что не люблю о нем вспоминать. О, перед тобой бывшая королева живых картин, — скривившись, сказала Тинкер. — Я привыкла быть звездой. Я достигла вершин задолго до первой менструации. Ну, разве не смешно и не трагично? Когда я была увенчана короной «Маленькой мисс Теннесси» в категории до трех лет, это было мое седьмое выступление в живых картинах — и всегда я была лучше всех. Через десять лет у меня было уже сто шестьдесят кубков и корон — все это я завоевала, когда мне не исполнилось и двенадцати.

— Но это ужасно! Тебя подвергали такому напряжению, заставляли участвовать в конкурентной борьбе задолго до того, как ты была готова с этим справиться! Ты же была совсем малышкой — это чудовищно!

— Я так не думаю, — нахмурилась Тинкер. — Я ведь не знала другой жизни. О, ты не можешь себе представить, как торжественно все это происходило и какой значительной персоной я себя чувствовала! И мне было не с чем сравнивать — кроме школы, и, конечно, обыкновенные дети меня не любили — да и как они могли меня любить? Мне казалось, что мне на это наплевать, ведь в гонке, в которой я участвовала, я была победителем — мне завидовали, мною восхищались, меня баловали… ты не представляешь, что это такое!

— Все же, — осторожно сказал Том, — похоже, ты была слишком мала, чтобы, как-то судить об этом.

— Мама считала, что эти конкурсы для меня полезны, — голос Тинкер стал певучим и мечтательным. — Она говорила, что они дадут мне нужное самоощущение. И почти каждое воскресенье мы вдвоем выезжали на какой-нибудь конкурс. Она была в разводе, не слишком стремилась к общественной жизни и много времени посвящала мне.

Том неопределенно-ободряюще хмыкнул.