Весенняя коллекция - Джудит Крэнц (1996)

— Пойми, — нервно сказал Том, — дело в том, я считаю, что между чистой репрезентативностью и чистой абстракцией лежит громадная территория, которую и нужно осваивать. Большинство художников занимаются разрушением, расчленением, ну и, конечно, поисками каких-то новых путей творчества, нежели традиционная станковая живопись, но я не стану чертыхаться только оттого, что ад нынче в моде. Что я делаю? Я стараюсь поймать, ну, пытаюсь воссоздать память, понимаешь, как поэзия передает чувства, уже отстоявшиеся и воспроизведенные спокойно, на холодную голову, так и я стараюсь передать какие-то свои особенно важные воспоминания, какие-то безусловно значимые моменты моей жизни в красках. На самом деле…

— Замолчи, — сказала Тинкер. — Ты мне мешаешь.

Она медленно продвигалась вдоль стен, останавливаясь у каждой картины, она не судила и не сравнивала, ибо у нее не было достаточной для этого подготовки. Она просто позволяла этим картинам входить в себя, она впивалась в них глазами, наслаждаясь буйным пиршеством роскошных сочных звучных красок, покрывавших каждый дюйм холста и выплескивавшихся на широкие деревянные рамы, которые служили как бы продолжением картин.

Образы, созданные Томом, были одновременно волшебно знакомы и странны. Это было как песня — некий ритм, которому почти невозможно сопротивляться, мощный чувственный призыв — у Тинкер возникло острое желание касаться этих картин, погрузиться в них, трогать рукой неровную, густо записанную поверхность, чтобы убедиться, что эти чудесные, счастливые, танцующие цвета не ускользнут от нее, не исчезнут…

— Их хочется съесть, — пробормотала она про себя.

— Что? — спросил Том от порога, к которому, похоже, окончательно прирос.

— Так, глупое замечание, — ответила Тинкер.

— Что ты сказала, черт побери?

— Я сказала, что их хочется съесть, черт побери! Что, у нас уже отменили свободу слова?

Том вспыхнул от удовольствия.

— Я знаю, что это глупо… — начала Тинкер.

— Это прекрасно! — Он подскочил к ней и, подняв роскошную гриву ее волос над воротником парки, нежно поцеловал короткий завиток, приникший к нежной коже на шее. — Но прекрасное мгновение — это лишь одна проблема, — засмеялся он, слегка дернув завиток. — А как я запечатлею память об этом мгновении без того, чтобы написать тебя?

— А что тебе мешает написать меня? — спросила Тинкер, уперев руки в бока. — Разве я сказала, что не буду позировать?

— Но я не пишу портретов. Я никогда не рисовал человека, реального, сидящего прямо передо мной.

— Почему? — спросила она удивленно.

— Ну это обязывает или по меньшей мере предполагает некоторую меру сходства, а это всегда меня пугало, — Том сел на любимого конька. — Это ставит некий предел, некие установленные границы, это имеет уже тысячелетнюю традицию как одна из самых древних форм искусства — и неизбежно ведет назад, к изображению зверей и охотников на стенах пещер и вырубанию из камня богинь плодородия.

— Но если придавать сходство немодно, потому что так делали веками, то пиши иначе, в своем стиле. Я ничего не имею против того, чтобы ты нарисовал меня на стене своей пещеры, — сказала Тинкер как бы в шутку, но в то же время явно не соглашаясь с ним. — Но мне бы не хотелось, чтобы ты воссоздал меня, неважно, на холодную или на горячую голову, в образе какой-нибудь полной дряни и потом задавал себе вопрос, почему позволил мне исчезнуть, когда я была рядом и предлагала позировать. Я не хочу быть «значимым моментом» твоей жизни, что всплывет через годы в какой-нибудь комбинации цветов.

— О!

— О? И это все, что ты можешь сказать? — поддразнила она. — Когда речь идет о твоей работе, о том, чего ты хочешь и чего не хочешь добиться, ты очень разговорчив; так скажи хоть пару слов типа «спасибо, да» или «спасибо, нет» на мое предложение, от которого я бы на твоем месте не отказывалась.