В «Эмберсе», что располагался на Бербон-стрит, их препроводили в уединенный, освещенный свечами уголок. Брет заказал по мартини, и оба одновременно и с радостью ощутили, как спадает нервное напряжение. К его удивлению, Лина больше не заговаривала об участии в завтрашнем параде. Но к еще большему своему удивлению, Брет понял, что рассказывает ей о себе столько, сколько никогда до этого не поверял ни одной другой женщине.

Он признался Лине, что подумывает о какой-нибудь государственной службе.

— Всегда полагал: когда закончу играть, стану тренером. Теперь я в этом не столь уверен. Футбол ведь просто игра. И ничего стоящего и постоянного дать не может. — Он смущенно улыбнулся. — Надеюсь, мои слова не звучат слишком напыщенно?

— В устах великого игрока они звучат ересью! — рассмеялась Лина, но тут же протянула руку и, сжав его ладонь, продолжала уже с серьезным лицом:

— Нет, Брет, никакой напыщенности в твоих словах нет.

Вся моя жизнь связана со спортом. В хорошем исполнении он увлекателен и даже волнует. Лично я обожаю смотреть соревнования. Но жизнь — это не один лишь спорт, это нечто гораздо большее.

— Ненавижу футбол! — с неожиданной яростью воскликнул Брет. Встретив ее изумленный взгляд, он покачал головой. — Нет, футболу я обязан многим — деньги, престиж и все такое… И не настолько глуп, чтобы не понимать: если я достигну чего-нибудь в политике, то только благодаря футболу. Знаешь, Лина, я еще ни одной живой душе не признавался, но я… — Он запнулся и смолк. Он чуть не сказал ей, что считает себя трусом! Господи, он мог себе представить, как это на нее подействует!

Чтобы скрыть свое смущение, он поспешил заказать еще по коктейлю. Когда им принесли вновь наполненные бокалы, Брет поднял свой и предложил тост:

— За Новый Орлеан, за Марди-Гра и за Лину Маршалл, для которой все это впервые!

Они дружно выпили. Лина по-прежнему не сводила с него испытующего взгляда. Опасаясь, что она захочет продолжить тему, Брет торопливо предложил:

— Давай заказывать. Ты сказала, что голодна, а я, поскольку сегодня, похоже, день исповеди Брета Клоусона, должен признаться, что со спиртным не совсем в ладах. Если принимаю больше двух порций, валюсь с ног как подкошенный.

Они заказали бифштексы, печеный картофель и фирменный салат. Брет распорядился приготовить ему мясо с кровью и был немало удивлен, что Лина захотела того же. Для такой миниатюрной женщины, как она, ела Лина с завидным аппетитом.

Когда они покончили с ужином, был уже поздний вечер. Лина вопросительно подняла брови:

— А джаз?

— Я же тебе обещал, — ответил Брет, расплатился, и они вышли в теплую ночь. — Сначала попробуем какое-нибудь из знаменитых заведений. Пойдем-ка к Элу Херту, это здесь, на Бербон-стрит. Самого Эла там может и не быть, но в любом случае у него всегда отличная музыка.

Он взял Лину за руку и, оглядываясь в поисках такси, подвел ее к краю тротуара.

— Пойдем пешком, нам ведь недалеко, — предложила Лина.

— О Боже! У меня за эту неделю с тобой ноги напрочь отнимутся, — простонал Брет. — Ладно, пойдем.

Французский квартал вовсю праздновал Марди-Гра, вокруг стоял немолчный гул, словно в улье, толпами сновали гуляки в масках и без них.

Эл Херт в этот вечер был-таки в своем клубе. Еще бы — Марди-Гра!

Не позаботившись заблаговременно заказать себе места, Брет с Линой в клуб, конечно же, не попали.

Он был забит до предела.

— Ну и дурак же я! — сокрушался Брет. — О чем только думал… У Пита Фонтэна наверняка творится то же самое.

— Да ну тебя, Брет, — огорченно упрекнула его Лина. — Сам же обещал мне настоящий новоорлеанский джаз!

— Будет тебе джаз, женщина, — заверил ее Брет. — Попробуем пробиться к другому Питу. К Питу Делакруа. Мы зовем его Крошка Пит — в отличие от Большого Эла.