Звездолов - Патриция Поттер

Конечно, хорошо было бы дождаться, пока вернется Алекс, но Патрик не хотел рисковать: Синклер мог ударить в любой момент, а ведь он обещал Гэвину держать в горах своих людей. Он выбрал из всего клана двадцать человек — самых надежных, приказал каждому в отдельности не надевать пледов клана и, едва отъехав от замка, повязать на правую руку черную ленту. Для пущей предосторожности — в клане могли быть шпионы, о которых он еще не знал, — Патрик распорядился, чтобы выбранные им люди выходили незаметно, по двое, по трое после ужина.

Сам он решил присоединиться к ним чуть позже, а сначала наедине проститься с Марсали.

Отец сидел сгорбившись, будто не слыша здравиц в честь сына, и упрямо смотрел в свой кубок. Пил он, пожалуй, меньше обычного и по временам остро и почти враждебно поглядывал то на Патрика, то на дочь, то на Марсали.

Вдруг Патрик заметил движение на дальнем конце стола, где сидел Хирам. Великан с грохотом отставил стул, встал и откашлялся. Поняв, что его друг собирается говорить, Патрик онемел от изумления. Никогда еще ему не случалось видеть, чтобы Хирам по своей воле оказывался в центре внимания.

С багровым от смущения лицом он посмотрел на маркиза и поднял кубок.

— За самую красивую девушку Шотландии и за самого верного мужчину, — провозгласил он. — За два отважных сердца.

Кубки поднялись, кулаки дружно ударили по столу.

— За два отважных сердца, — мощным эхом отозвались тридцать мужчин и пять женщин, сидящих за столами, и стоящие вдоль стен слуги.

Патрик не сводил глаз с отца, а тот сидел, точно окаменев. Грегор Сазерленд оглядел всех и остановил взор на старшем сыне и наследнике. Их взгляды скрестились, и зал затих. Затем маркиз Бринэйр медленно поднял кубок, no-прежнему сверля глазами Патрика.

— За два отважных сердца, — промолвил он, пригубил вино, осторожно, почти бесшумно отставил стул и, прихрамывая, пошел прочь из застывшего в потрясенном молчании зала.

Патрик, приподняв бровь, посмотрел на Хирама.

Хирам плюхнулся обратно на стул с таким шумом, что зал взорвался смехом — сперва нервным, но постепенно все более искренним, и теперь, казалось, воздух звенел от хохота.

* * *

Прощаясь с Патриком, Марсали старалась улыбаться, но тщетно: она была в ужасе, и он прекрасно это знал.

Сейчас на нем была темно-коричневая фуфайка, куртка поверх нее и темные штаны, плотно облегавшие ноги. В этом наряде он имел вид свирепый, угрожающий — и непреклонный.

Она все глядела в его лицо, такое родное, такое любимое… И не могла наглядеться. Как она будет жить, если не увидит его снова?

Марсали кинулась мужу на шею, отчаянно-крепко обняла его.

— Долго это не продлится, любимая, — говорил он, — день-другой. Ну, самое крайнее, три дня.

Он говорил спокойно и рассудительно, но — вот странно — от его бесстрашного спокойствия у Марсали по спине побежали мурашки. День или три! Сказал бы сразу, всю жизнь.

Патрик гладил ее по волосам, успокаивал, и вот наконец губы коснулись ее губ, завладели ими. Марсали припала к нему, чувствуя, как ее захлестывают волны любви и она тонет, погружается все глубже, глубже в трясину… ужаса. Она очень хотела быть смелой, но повязка на плече Патрика лучше всяких слов свидетельствовала, что и он уязвим, как прочие смертные.

Он оторвался от ее губ, и в ту же секунду из ее груди вырвался тоскливый стон.

— Патрик, пожалуйста, не уходи, — взмолилась она. — Ты еще не совсем здоров.

— Я должен, — мягко возразил Патрик. — Я все это затеял и должен быть там, чтобы довести дело до конца. — Он криво улыбнулся ей. — Хирам не допустит, чтобы со мною что-нибудь случилось, просто не посмеет, зная, что держать ответ придется перед тобою.

Марсали не приняла шутки и ничуть не успокоилась: последний раз, когда Патрика ранили, Хирам был с ним.

— Отец обещал позаботиться о тебе.

У Марсали от удивления широко раскрылись глаза.

— Он согласился?