«Его нашли».

Я скучаю по маме.

Подбегая к вершине холма, Колетт напоследок ускорилась. Это была странная мысль для ее возраста, но она ничего не могла с собой поделать. Она все время представляла, как они с матерью сидят за большим кухонным столом у них дома в Колорадо. У ног собаки, стеклянная дверь во двор открыта нараспашку, отец готовит им коктейли, а она рассказывает матери обо всем. О том, как ей страшно, что Мидаса так и не найдут. О том, как она взяла папку из кабинета Тэба, сделала копии, показала их Нэлл и Фрэнси. О том, как глубоко она сожалеет, что все рассказала Одди, с которым едва знакома. Ей так хотелось признаться, что пишет она последнее время просто постыдно плохо. Ей хотелось рассказать ей, что утром она была у доктора Берека во второй раз после родов и ревела у него в кабинете, когда рассказывала, как ей все время неспокойно и как тяжело засыпать.

«А что вас больше всего тревожит?» — спросил доктор Берек.

«В основном Поппи. Я боюсь, что с ней что-то не так».

Колетт безуспешно пыталась не обращать внимания на свою тревогу свои опасения: руки и ноги у Поппи были слабые, она так до конца и не научилась держать головку, а иногда не сразу получалось установить с ней зрительный контакт.

«Я смотрю на других детей в нашей группе для мам и… Не знаю, просто они какие-то другие. Они сильнее, — сказала Колетт и наконец позволила себе заплакать. — И мне каждый день приходят эти письма от сайта „Вилладж“. Там пишут про всякие основные моменты в развитии, что она должна уметь, но Поппи этого не умеет!»

«Прежде всего, не надо это читать, — сказал доктор Берек. — Они считают, что все дети развиваются с одинаковой скоростью. Но это не так».

«Я понимаю, но все равно даже думать об этом боюсь. Чарли говорит, я помешалась. Говорит, с ней все в порядке. Но я мать. Я чувствую, возможно, с ней что-то не так».

Колетт хотелось поделиться всем этим со своей матерью, но у нее не было такой возможности. Она даже не знала, где ее мать сейчас. Последний раз они связывались больше двух недель назад, связь была очень плохая, они поговорили всего минут десять. Она была в Панаме, на острове Сан Блас, проводила исследование одного из последних оставшихся в мире матриархальных обществ. Отец Колетт, который раньше работал в Колорадском университете в Боулдере и недавно вышел на пенсию, сопровождал ее. («Я, как представитель матриархальной семьи, прекрасно впишусь», — сказала он, когда они позвонили ей и сообщили, что вскоре после рождения Поппи уедут на три недели).

Когда швейцар Альберто открыл дверь, Колетт тяжело дышала. Она вышла из лифта на третьем этаже, остановилась, чтобы расшнуровать кроссовки, и услышала, что Чарли с кем-то говорит по телефону на кухне.

Когда она вошла, он резко убрал телефон от уха и выговорил:

— Вау. Какая ты горяченькая.

Она посмотрелась в зеркало над столом в прихожей. Мокрые от пота волосы, малиновые веснушки, лицо — белое от солнцезащитного крема, которым она намазалась на пути от врача. Она впервые вышла на пробежку после родов, и ей часто приходилось останавливаться и переходить на шаг:

— Видимо, ты имеешь в виду, что я сильно вспотела.

— Нет, — прошептал он. — Я имею в виду, что ты секси. — Он поцеловал ей руку и продолжил говорить по телефону: — У нас все получится. Просто все это не должно мне мешать дописывать книгу. — Он налил кофе в кружку и протянул Колетт. — Ну, и по праздникам я не смогу работать, а то ребенок мне никогда этого не простит.

— Мать ребенка точно не простит, — Колетт поняла, что он говорил с агентом, тот наверняка звонил обсудить следующие выступления.