Золотая подкова (сборник) - Василий Шаталов (1986)

«Все здесь было впечатляющим, волнующим, незабываемым.

И все-таки сильнее всего поразили Байрамгельды строители. Они показались ему людьми другого мира — не очень понятного, но сурового. И отпечаток этого мира лежал на всем их облике. Они и ходили как-то по-другому: стремительно и деловито, не обращая внимания ни на кого. И улыбка у них была вроде бы иная, не улыбка, а какая-то гордая усмешка. И голоо был не такой, как у всех, а грубоватый, с хрипотцой, словно надорванный криком в бескрайнем морском просторе. Даже цвет лица и тот был иной; на их лицах лежал коричневатый загар степных раздолий и крутого пустынного солнца.

Прошло и это торжество.

И снова в жизни Байрамгельды наступили будни — ровные, похожие друг на друга, как близнецы. И маршрут его оставался неизменным: из дома — в поле, с поля — домой. И так изо дня в день, из месяца в месяц.

И сам он как будто не изменился: ни внешне, ни в отношениях с людьми. По-прежнему он был приветлив со всеми: с женой, детьми, родственниками и друзьями. Но на душе было невесело. И несмотря на то, что он тщательно это скрывал, иногда им овладевали задумчивость, скука, замкнутость, на лице появлялось грустное выражение, выдававшее его душевное состояние.

И если раньше он рвался в поле, радуясь его нарядному виду, когда оно, осыпанное желтыми цветами, набирало силу, обещая большой урожай и праздничное ликование в конце года, венчавшее нелегкий труд хлопкоробов, то теперь и поле почти не радовало его. Он водил свой культиватор вдоль рослых цветущих кустов и делал это как бы механически, бездумно. Недалеко от Байрамгельды — только в обратном направлении — вел культивацию Клычли Аширов.

Жарким день близился к концу, стало прохладнее и можно было бы продолжить работу, но Байрамгельды, остановив трактор, сошел на землю и прислонился к его высокому колесу. Клычли тоже остановился, спрыгнул в борозду и, перешагивая через кусты, подошел к Байрамгельды.

— Не могу! — негромко, но с явным отчаянием произнес он.

— Что случилось? Чего не можешь? — спросил Клычли, с тревогой глядя на друга.

— Работать не могу, — простонал Бапрамгельды. — Здесь, на этом поле, ребенок может справиться, девчонка из восьмого класса. А мне, такому здоровому, разве такую работу надо?..

— Ах, вот оно что! Тогда действительно надо уходить, — решительно посоветовал Клычли. — Давай завтра подадим заявление и… уйдем вместе. А?

Байрамгельды был бледен, глаза смотрели устало. В знак согласия он кивнул головой и отвернулся. Поставив машины на отведенную на краю поля площадку, механизаторы разошлись по домам.

А рано утром они уже поднимались на веранду колхозного правления. Узнав, что председатель у себя, они прошли в его кабинет.

— Что так рано? — спокойно спросил вошедших Вели Дурдыев.

— Вот заявления принесли, чтобы ты на канал нам разрешил поехать, — по праву старшинства заговорил Клычли Аширов.

— На канал, говорите? Хорошо, — произнес башлык[4]. И снова внимательно посмотрел на ранних посетителей. По характеру он был человеком сдержанным, не злобным. Никогда ни на кого не кричал и даже не повысил голоса.

Башлык — председатель.

И внешностью своей председатель довольно резко отличался от других. Он весь был густого, темно-шоколадного цвета, почти черный. Вероятно, поэтому-то так резке и выделялись на нем ослепительно белая сорочка, белые зубы и желтоватые белки глаз.

— Уйдете вы, другие уйдут, а кто же будет пахать, сеять растить урожаи, бороться за честь родного колхоза? — мягко спросил башлык.

— Мы и будем бороться! — ответил Клычли.

— Каким образом?

— Канал строить будем. Как же нашему колхозу без воды? Да и всей республике?

Сделав паузу, председатель спросил:

— А я все-таки не пойму, зачем вы собрались уходить? На канале что… лучше, чем в колхозе?

— Мы лучшего не ищем, Вели-ага, — скромно ответил Клычли Аширов. — Мы не с корыстной целью…