Непростая история - Константин Лапин (1961)

Потом она потеряла Василия Петровича из виду и все высматривала его, а он, оказывается, следил за ней сквозь куст, возле которого прилег, чтобы отдышаться: сердце у него уже тогда пошаливало. Когда он позвал Тоню, она неизвестно почему обрадовалась, присела рядом на расстеленном им платочке. В лесу куковала кукушка, и он рассказал ей легенду о птице Вещун, предвещающей беду. Еще больше ее поразили рассказы Василия Петровича о том, как он служил матросом в Каспийской флотилии, как вместе с латышскими стрелками сбрасывал в море белогвардейцев. Бухгалтером он стал неожиданно для себя: после тяжелой контузии отставного моряка направили по партийной мобилизации учиться финансовому делу.

Рассказчик Василий Петрович был удивительный; о чем бы он ни говорил — нельзя было не заслушаться, живые картины так и вставали перед глазами. И не хотелось никуда идти, хотя ее звали знакомые парни. Было приятно доверие сурового Василия Петровича, который никогда ни перед кем еще не приоткрывал эту сторону своей жизни. В отблесках костра сияло медное лицо моряка, рыцаря революции... И никто не мог тогда понять, почему девушка, которой оказывали внимание столько людей: наладчики станков, мастера, кое-кто из администрации фабрики, полюбила немолодого бухгалтера. Он был отличным специалистом, скоро его выдвинули на ответственную работу в Наркомфин. И мужем он был хорошим, она счастливо прожила с ним жизнь, хотя и пришлось уйти с фабрики после рождения второго ребенка, навсегда оставив мысли об учебе.

Он умер после тяжелой болезни в начале сорок первого года, перед самой войной. Вот когда она поняла, что значит остаться одной с малолетними ребятами на руках! Она вернулась на свою фабрику, где ее старые подруги работали мастерами и начальниками цехов, снова стала швеей: другого ремесла она не знала. Она шила белье для фронтовиков, дежурила после работы во Второй градской больнице, превращенной в госпиталь. На дежурство за ней частенько увязывалась Варя; раненые любили слушать, как девочка читает им вслух. А Кирюшка, заслышав сирену воздушной тревоги, лез без спроса на крышу охотиться за немецкими «зажигалками». Вынося с санитарами тяжелораненых в подвал госпиталя, Антонина Ивановна с опаской смотрела в ту сторону, где был ее дом, — нет ли пожара в их районе?

Пожалуй, с того времени, с первой трудной военной зимы, мальчик начал доставлять ей все больше забот. Не сразу она узнала, что Кирилл перестал ходить в школу, болтается на улице со своим дружком, известным на весь Арбат забиякой Лешкой Шумовым. В декабрьские холода в доме лопнули трубы водяного отопления, их некому было починить: водопроводчика призвали в армию. И вот сын, взяв на себя заботу о топливе, таскал домой какие-то доски и сучья, фанерные ящики из-под папирос, обрывки старых афиш.

Однажды Кирилл приволок на себе целую дверь, и Варя плясала от радости: теперь будет чем топить железную печурку целую неделю. Но едва затопили, он первый сбежал из комнаты из-за ужасного зловония, которое вдруг поднялось: дверь была снята с чьей-то дворовой уборной.

Когда она вернулась в тот вечер с дежурства, в комнате стоял холод и нехороший дух. Она велела немедленно сколотить дверь и отнести ее обратно.

— Одну доску мы уже стопили, — возражал расстроенный мальчик. — И потом... Это ж в другом конце города, на Усачевке. Мы с Лешкой взмокли, пока приволокли дверь.

— Почему же твой распрекрасный Лешка не понес ее к себе?

— Он за отца аттестат получает. И мать в магазине работает.

Антонина Ивановна знала это. Но она знала также, что снимать двери с общественных построек не положено.

— Если ты не пойдешь, скажи мне адрес. Я сама отнесу...

Мальчик заплакал: он знал, мать сдержит слово. Разве не перекрасила она своими руками школьную доску, когда он в четвертом классе вместе с такими же озорниками, как и сам, изрезал ее ножом и мать вызвали в школу полюбоваться на «художества» сына?