В память о тебе - Дафна Калотай (2011)

— Нет. Я только раз был на аукционе в Беркшире. Моей жене нравились восточные ковры. Там есть место, где продают с аукциона вполне приличные и недорогие ковры.

Его лицо стало печальным. Дрю не могла определить, то ли он в разводе, то ли овдовел. Что бы ни случилось с его браком, Солодин, судя по всему, привык, говоря о жене, употреблять прошедшее время. Сколько ему лет? В его словах сквозила определенная мудрость, которую люди привыкли ассоциировать с прожитыми годами.

— А вы? — спросил мужчина. — Вам разрешается участвовать в аукционах, проводимых «Беллером»?

— Да, но только во внерабочее время. В противном случае может сложиться впечатление, что мы играем на повышение цены. К тому же, если не находится покупатель на тот или иной лот, мы имеем право купить его по начальной цене.

Дрю показала Солодину украшавший ее правую руку перстенек и рассказала, как бабушка оставила ей по завещанию немного денег.

— Не так уж много, но два года я ломала голову над тем, куда их потратить. В завещании бабушка особо оговорила, что я должна купить себе что-нибудь красивое.

— Перстень и впрямь красивый, — улыбнулся мужчина.

На его щеках заиграли ямочки.

— Спасибо. В прошлом году я купила на аукционе акварель японского художника.

Теперь эта картина висела на стене ее спальни. Незамысловатая картинка: маленькая черная птичка стоит в пустоте. Художник не изобразил ни земли, ни неба, лишь белый фон чистого листа. Покупателя на аукционе не нашлось, и Дрю смогла купить акварель меньше чем за две сотни долларов. Часто она ловила себя на том, что смотрит на нарисованную птичку так, словно она живая, словно может и сама смотреть на свою хозяйку. Дрю привлекала простота рисунка, его прямолинейность. Одинокая птичка на белом фоне создавала иллюзию основанной на скромности горделивости. Объяснить все это кому-то было бы сложно.

— Мы просим вас присутствовать на аукционе. Ваше инкогнито от этого не пострадает.

— Спасибо, — внезапно неуверенным голосом поблагодарил Солодин. Взяв шляпу и перчатки, он добавил: — Когда будут готовы результаты лабораторных исследований?

Казалось, вот-вот и он уйдет.

— Скоро, — заторопилась Дрю. — Прошу вас, если вспомните что-нибудь интересное для моей брошюры, позвоните.

— К сожалению, — стараясь не смотреть ей в глаза, сказал Солодин, — я ничего больше не знаю.

— Хорошо. На нет и суда нет.

Как ни странно, но Дрю почувствовала себя обманутой и разочарованной. А ведь она и не ждала ничего от этого разговора. Попрощавшись, Солодин, наклонив голову, вышел из комнаты. Такой высокий! Такой широкоплечий!

Дрю обидело, что он не захотел ей помочь.

Через месяц Нина переехала в коммунальную квартиру, которую она и Виктор делили с тридцатью тремя другими жильцами. Завешанная выстиранным бельем большая кухня была захламлена тремя плитами и шестью столами. Напротив двери их комнаты висел неуклюжий черный телефон, который то и дело звонил. Один туалет и ванная комната, перед которыми всегда выстраивалась очередь. Впрочем, живя на Театральной площади, Нина могла, если припечет, сбегать в туалет Большого театра. И это было лишь одно из многих преимуществ ее теперешнего положения: их комната обогревалась небольшой буржуйкой, Виктор получал стипендию от Московского литературного фонда, через Союз писателей им выдавали хлебные карточки, пожилая Дарья готовила еду и обстирывала их.

Рядом с ними жили со своими семьями две балерины, четыре оперных певца и певицы, драматург, художник, виолончелистка и три актера. Одна из балерин расхаживала по коммуналке в вечно распахивающемся шелковом халате. Муж виолончелистки проводил много времени в ванне. Драматург постоянно кричал на жену. Два оперных тенора, чьи комнаты находились на противоположных концах коридора, репетировали в одно и то же время, словно желая выжить друг друга. В квартире жил маленький пугливый кот, который бродил по коридору, истошно мяукая.