Анатомия любви - Скотт Спенсер (2014)

– Я должна бы разозлиться, – произнесла Энн.

– Нет.

– Да. Должна бы. Я должна прийти в ярость. Это же элементарно, мой дорогой Ватсон. – Она умолкла, закрыла глаза, изумляясь собственной легкомысленности. – Меня должен охватить гнев. Тебя отвергли. Не поддержали. Не удовлетворили. Это война и кровавая бойня, и я должна быть в ярости. Меня тошнит от себя самой. Я все еще жду, когда начнется жизнь.

– Мне лучше уйти.

Сердце тяжко билось. Оно казалось каким-то ненадежным и совершенно не поддающимся голосу разума. Я чувствовал себя так, будто сейчас умру, но это меня нисколько не тревожило.

Энн поднялась и подошла к окну. Я подумал, не совершит ли она что-нибудь ужасное, но она казалась спокойной.

– Я пойду. – Я встал. Кровь прилила к голове, и перед глазами вспыхнули искры и цветные пятна. – Прости меня за этот вечер. Я лучше позвоню завтра. Обязательно позвоню. Но я пойму, если ты не позволишь мне…

– Уже поздно, – сказала Энн. Я видел, что она всматривается в мое отражение в оконном стекле. – А ты не знаешь города. – Она повернулась ко мне, сложив руки на груди. – Сядь, – велела она и, когда я сел, прошла мимо меня и вышла в коридор.

Через мгновение она вернулась, неся подушку, простыни и светло-синее одеяло.

– Встань, – сказала она.

Энн расстелила на диване простыню. Она щурилась, хмурила лоб, гневно подтыкала углы простыни. Я стоял рядом, ничего не говоря. Через минуту она покончила с этим делом.

– Спать будешь здесь. У тебя будет хорошая компания. Все мы успели поспать на этом диване. – Она отошла назад и окинула взглядом диван, вспоминая тех, кто на нем ночевал. – У меня есть пижама Кита. Она придется тебе впору. Хочешь пижаму? – (Я помотал головой.) – Одно правило. Когда я встаю, ты тоже встаешь. По утрам я пишу, поэтому тебя ждет тост с кофе и до свидания.

– Хорошо.

Она кивнула. Тени, размазавшиеся вокруг глаз, стали темно-синими, похожими на потертый бархат. Теперь она смотрела прямо на меня, приглашая ответить на ее неподвижный, открытый взгляд и прийти к некоему молчаливому пониманию того, через что мы только что прошли. Однако у меня не было сил сопротивляться своим тайным импульсам. Я переводил взгляд из стороны в сторону, а когда все-таки посмотрел ей в глаза, то на самом деле ничего не увидел. Единственная часть меня, которая заслуживала наименования живой, была захвачена одной очень простой мыслью: через мгновение я буду лежать на том месте, где когда-то лежала Джейд.

Энн ушла в спальню. Я не помню, закрывала она дверь или нет. Я услышал звук расстегивающейся молнии, но ничего больше. Я выключил свет, присел на край дивана и разделся в темноте. Простыни были прохладные, мягче всего, к чему я когда-либо прикасался. Одеяло было словно кашемировое, и, когда я натянул его на плечи, прикосновение атласной окантовки напомнило мне один эпизод с собранием партийной ячейки у родителей. Я был совсем маленький, лежал на родительской кровати, куда товарищи складывали верхнюю одежду, и гладил атласную подкладку чьего-то пальто. Я только что выучил слово «шикарно» и повторял его про себя: «Шикарно». Другие воспоминания. Приходят быстро и без приглашения. Отблески того, что я видел сколько-то лет назад. Интерьер моей комнаты в Роквилле. Рождественское убранство Стейт-стрит. Образы приходили без всякого порядка, а я не пытался вспомнить или понять. Ощущение было такое, будто в части моего разума произошло короткое замыкание.

Мне не хотелось размышлять, но и засыпать сразу тоже не хотелось. Мне хотелось бодрствовать на диване, где спала Джейд. Я перевернулся на живот, подсунув под него подушку. Одеяло соскользнуло, но я не ощутил холода. В комнате было очень тепло, и Энн дала мне одеяло по одной-единственной причине: она помнила, что я люблю спать, укрывшись чем-нибудь тяжелым. Как же Джейд потела рядом со мной летними ночами, изнемогая под одеялом весь долгий, мучительный июль.