Ключи счастья. Том 1 - Анастасия Вербицкая (1993)

— Пусть! — ответил он со скорбной улыбкой, этой усмешкой, которую я так люблю в его лице. — Я не интересуюсь пересудами. Но вашим мнением дорожу. Я не мог быть отцом этого ребенка. И Маня, несмотря на всю ее невинность и неопытность, поняла это хорошо.

Что это значит, дядюшка?

Вчера… да, это было вчера, — она позвала меня в первый раз.

Мы были в комнате вдвоем.

— Стань на колени!.. И положи голову сюда, у моего сердца, — сказала она каким-то странным голосом. — Теперь молчи и слушай…

«Слышишь?..» — спросила она шепотом через мгновение.

Я задрожала. Я явственно услышала, как крохотный молоточек выстукивал удары новой жизни. Это били звуки нежные и легкие, как греза. Но в них крылась великая тайна жизни. Великая тайна любви.

Я взглянула в ее лицо. О, какие глаза! Новая Маня глядела на меня и улыбалась. Так слабо, так невинно…

Дядюшка, она уже любит свое дитя. Кто смеет бросить в нее камнем?

Но я хотела бы знать, что для нее теперь Нелидов? Можно ли разлюбить человека, с которым слился хотя б на одно мгновение душой и телом?

Кто мне ответит на эти вопросы? Они меня сводят с ума!

Фрау Кеслер очарована Штейнбахом. Петр Сергеевич чувствует к нему глубокий интерес. По целым вечерам они говорят. Больше всего о наследственности.

Писала я вам или нет, что Маню посылают на юг?

От Сони Федору Филипповичу Свирскому

1 декабря

Это решено. Они на днях уезжают в Италию. Фрау Кеслер, Маня и Штейнбах. Фрау Кеслер передает свой интернат и хочет остаться с Маней до ее полного выздоровления.

Ее расходы и вознаграждение берет на себя Штейнбах. Маня едет на деньги брата. И Петр Сергеевич точно помолодел сам. Он верит, что Италия и мир искусства вернут Мане ее жажду жизни, ее былую радость.

Маня встала. Боже! Как она изменилась! Одни глаза остались прежние. Вы заплакали бы, увидав ее…

А любовь Марка неизменна…

Они сидят вдвоем у камина, Штейнбах и Соня.

Это последний вечер перед его отъездом. В доме глубокая тишина. Шторы спущены. Перед Штейнбахом — на столике — папка с бумагами и письмами. Он проглядывает их. Многое рвет. Многое камине.

Соня с благоговейной любовью следит за его движениями.

— Вы будете любить ее ребенка? — вдруг тихо спрашивает она. Как будто думает вслух. Он улыбается.

— О, да… Разве вы в этом сомневались?

— А ревность? Ведь это дитя Нелидова.

— Это прежде всего ее дитя. Это ее радость. Ее спасение. Первая веха в ее новой жизни, на новом Пути. Как могу я не любить его? Если бы я мог Усыновить этого ребенка, я считал бы себя счастливейшим человеком в мире.

— А ревность? — настойчиво повторяет Соня.

— Это атавизм. Это старое чувство, которому не будет места в новой жизни, что мы начнем с нею. Ветхого человека трудно побороть в себе, Софья Васильевна. Но это такой же долг перед собой, Как уважение к себе, например. Это conditio sine qua non.[68] Кто не может победить себя в этом, тот не должен идти по новым тропам.

Они долго молчат. Шелестят письма. Как их много!

— Марк Александрович… У меня к вам просьба…

— Весь к вашим услугам, дорогая Софья Васильевна!

— Нет, не так! Не надо услуг, не надо официальности. Мне… трудно говорить… Но я все-таки скажу. Во-первых… зовите меня Соней. А мне позвольте звать вас Марком.

Он бросает письма, берет ее руку и целует. Она долго молчит. Она слишком взволнована.

— Потом… вы должны мне писать. Не меньше раза в неделю. И все… Понимаете? Все!.. Как пишут сестре!.. Да?

— Да, Соня.

Сердце ее стучит. Какой чудный, нежный голос!

— Вот… Это главное… А потом… нет, ради Бога, не смотрите на меня, Марк Алекс…

— Просто — Марк…

— Ну да… Марк… Не смотрите… А то я никогда не решусь высказать мою третью просьбу.

— Я не гляжу, Соня. Но я слушаю.

— Что это за письма, которые вы отложили туда? Важные?