Ключи счастья. Том 1 - Анастасия Вербицкая (1993)

— Как ваше имя? — словно в пьесе спрашивает он ее.

— Вербена…

— Н-нет… Серьезно… Скажите, кто вы?

— Зачем? Так лучше… У меня вульгарное имя. И так хорошо, что мы ничего не знаем друг о друге! Ни о прошлом, ни о чем.

Он улыбается.

— Вы думаете, у меня нет прошлого? Вы так думаете? А Ян?

Ее левая бровь поднята выше правой… Такое капризное личико!

— О, да!.. Это страшно много! — говорит он серьезно. — Он обогатил вашу душу. Он умел дарить.

— Объясните! — Она придвигается к нему.

Ее пыльные старые туфельки пачкают его колени. Но эта близость не тревожит ее теперь. Когда они говорят о Яне, он словно тут, с ними. Любовь к нему сближает их души. Создает атмосферу света и доверия.

— Есть люди, которые всю жизнь обречены давать окружающим свою душу. Их мало. Есть такие, что умеют только брать у других. Их миллионы. Ян был щедр, как князь. Его натура была сокровищницей, откуда все черпали пригоршнями. И уходили счастливые. Поэтому его нельзя забыть.

— А вы?

— Что я?

— Вы… даете? Или только берете у других?

— Моя жизнь — это сплошная ирония. Мне было мало отпущено судьбой талантов, энергии, жизнерадостности… желаний… Я — потомок вырождающейся семьи…. Я последний в своем роде. Мы — евреи — быстро вырождаемся. Быть может, потому, что борьба за жизнь слишком тяжело дается. Впрочем, о моей семье этого нельзя сказать. Еще в XII веке предки моей матери, Девидсоны, ссужали деньгами королей и лордов. А при Елизавете Английской они были в почете при дворе. Мы никогда не знали унижений и нужды… этих проклятий, тяготеющих над еврейством… Тем не менее яд вырождения отравил нашу кровь. И я обречен с колыбели.

Он смолкает, опустив синеватые веки. Горестно изогнулись черные брови.

О, как больно! Как жалко его слушать! Каким предчувствием томится ее душа! Как ей хочется поцеловать этот большой лоб, эти трагические брови!

— Вы не похожи на отца! Вы удивительно похожи на вашего дядю!

— Как? Вы разве его знаете?

Тень проходит по его чертам. И как бы падает на щеки Мани. Они бледнеют. Блеск ее глаз меркнет внезапно. И он это видит.

Маня закрывает глаза. Ей хочется плакать. Отчего это так холодно стало вдруг? Хорошо бы согреться! Спрятать голову на его груди… Почувствовать себя любимой… Вспоминается Ян…

Вдруг горячая слеза капает на руки Штейнбаха. Он вздрагивает и поднимает голову.

— Вы плачете? О чем?

— Мне вас жалко… не знаю… отчего… И себя жалко… И вас… Нет, не глядите на меня! У меня сейчас распухнет нос, и я буду страшная. Ну, скорее! Говорите что-нибудь еще!

— Вербена, как вас зовут люди?

Она смеется.

— Маней… Видите, как просто! Зовите и вы меня Маней! Все-таки это не так ужасно, как Марья Сергеевна. Фи!.. Вообще, до чего возмутительно, что родители сами выбирают нам имена! Почему бы ж крестить нас, когда мы вырастаем? Если бы меня звали Прасковья или Настасья, я лишила бы себя жизни. А вас как зовут?

— Марк…

— Марк… Марк… — повторяет она, прислушиваясь и, как птичка, качая головой. — Это хорошо звучит. Напоминает Рим. А как дальше? Нет, нет, молчите!.. (Она кладет ему руку на губы.) Я боюсь, что дальше будет Мироныч, Львович, Борисыч… что-нибудь невозможно еврейское… Ха!.. Ха!.. (Она вспыхивает.) Вы не обижаетесь? Не сердитесь?

— Вы не любите евреев? Не отвечайте… Я это чувствую. Вы не можете их любить. Они неэстетичны.

— Ради Бога, не сердитесь! Но это правда. Я все время стараюсь забыть, что вы — еврей. И мне это удается. Вы так прекрасны! Так аристократичны. Знаете? Здесь на селе был студент с чудным именем Измаил. А эти безвкусные.

— Жиды, — подсказывает Штейнбах.

Маня опять вспыхивает и теряется.