Мария - Хорхе Исаакс (1980)

– Меня беспокоит, как ты пойдешь всю дорогу пешком.

– Почему, сеньорита?

– Сеньорита?

– Ах, надо говорить – матушка?

– Да, да.

– Ладно. Мы ведь пойдем не спеша, правда? – обратилась она к мужчинам.

– Конечно, – ответил Браулио. – А если сегодня ты наконец не постесняешься опираться на мою руку при подъемах, то и устанешь меньше.

Тут нас нагнали мама и Фелипе. Мама пригласила Хосе со всей семьей к нам завтра на обед, и он обещал прийти.

На обратном пути у нас завязался общий разговор, и мы с Марией постарались развлечь маму, которая жаловалась на усталость, как всегда после верховой езди. Только уже подъезжая к дому, Мария шепнула мне:

– Ты хочешь сегодня же поговорить с папой?

– Да.

– Сегодня ничего не говори.

– Почему?

– Потому что не надо.

– Когда же, по-твоему, сказать?

– Если в течение недели он не будет говорить о твоем отъезде, найди сам случай сказать ему обо всем. И знаешь, когда это лучше сделать? В тот день, когда вы будете много работать вместе. Он сам почувствует, как важна для него твоя помощь.

– Трудно мне будет вытерпеть все это время, гадая, согласится он или нет.

– А если он сразу откажет?

– Ты этого боишься?

– Да.

– Что же мы тогда будем делать?

– Ты – подчинишься.

– А ты?

– Ах, кто знает!

– Ты должна верить, что он согласится, Мария.

– Нет, нет. Если я обманусь в своих надеждах, я знаю, этот обман будет стоить мне слишком дорого. Сделай лучше так, как я сказала, тогда, может быть, все обойдется.

Глава XXXVI

Тогда что означает этот бред?

Мы подъехали к дому. Меня удивило, что окна в маминой комнате были закрыты. Я помог маме спешиться и стал помогать Марии, когда навстречу к нам выбежала Элоиса, знаками показывая, чтобы мы не шумели.

– Папа прилег, – сказала она, – ему нездоровится.

Только я и Мария могли догадываться о причине недомогания, и мы невольно переглянулись. Мама с Марией тут же пошли проведать отца, я последовал за ними. Понимая, как мы взволновались, он сказал дрожащим от озноба голосом:

– Это пустое: вероятно, я утром был слишком легко одет и простудился.

Руки и ноги у него были ледяные, лоб горел.

Через полчаса Мария и мама уже переоделись по-домашнему. Подали завтрак, но они не вышли в столовую. Когда я встал из-за стола, Эмма сказала, что отец зовет меня.

Лихорадка усиливалась. Мария стояла прислонившись к спинке кровати, Эмма рядом с ней, а мама сидела у изголовья.

– Зачем столько света, погасите какую-нибудь свечу, – говорил отец, когда я вошел.

Горела только одна свеча на столе, да и ту заслонял от него полог кровати.

– Вот и Эфраин пришел, – сказала мама.

Нам показалось, будто отец не слышит ее. Через минуту он проговорил как бы про себя:

– Другого выхода нет. Где же Эфраин? Надо отправить письма.

Я подошел и встал так, чтобы он видел меня.

– А, хорошо. Принеси все сюда, я подпишу.

Мама сидела опустив голову на руку. Мария и Эмма вопросительно поглядывали на меня, пытаясь понять, существуют ли в действительности эти письма.

– Когда вы отдохнете, мы все и отправим.

– Что за человек! Что за человек! – прошептал отец и впал в забытье.

Мама вызвала меня в гостиную.

– Мне кажется, – сказала она, – надо пригласить доктора, как ты думаешь?

– Полагаю, надо. Даже если лихорадка пройдет, его визит не помешает, а если…

– Нет, нет, – прервала она меня, – когда болезнь у него начинается так, это всегда серьезно.

Отправив слугу зa доктором, я вернулся к отцу. Он снова позвал меня.

– Давно ли вы вернулись?

– Больше часа.

– А где мама?

– Сейчас поищу ее.

– Ничего ей не говори.

– Конечно, сеньор, не беспокойтесь.

– Ты сделал приписку к письму?

– Да.