Мария - Хорхе Исаакс (1980)

– «Тридцатого января Эфраин будет готов отправиться в Кали. Там вы его встретите и сможете, как собирались, второго февраля поехать в Буэнавентуру».

Дальше следовали принятые формы вежливости.

Мария, к которой я сидел спиной, поставила на стол, рядом с отцом, чашку и блюдце. Свет упал ей прямо в лицо: она была смертельно бледна. Взяв у Эстефаны чайник, она ухватилась левой рукой за спинку моего стула и вынуждена была сесть на диван, пока отец не положил в чашку сахар. Он протянул чашку Марии, она поднялась, чтобы налить ему чаю, но руки у нее так дрожали, что чай расплескался, и отец, взглянув на Марию, сказал:

– Хватит, дочка, хватит…

От него не укрылась причина ее волнения. Проводив Марию взглядом до дверей столовой, он посмотрел на маму с безмолвным вопросом: «Видишь?»

Мы все молчали. Вскоре вышел и я – под предлогом что надо отнести в кабинет письменные принадлежности'

Глава XXXIX

…Прозрачный небосвод накрыл бесчисленные вершины…

В восемь часов зазвенел колокольчик, призывая к столу, но я чувствовал, что еще не в силах спокойно встретиться с Марией.

Мама постучала ко мне в дверь.

– Неужто тебя так сломила печаль? – спросила она, войдя в комнату. – Разве не можешь ты, как бывало, взять себя в руки? Это необходимо и для того, чтобы не огорчать отца, и потому, что именно ты должен поддержать Марию.

В голосе ее звучала мягкая настойчивость и глубокая нежность. Описав все выгоды, которые сулит мне эта поездка, но не скрыв и ожидающие меня суровые испытания, она закончила такими словами:

– Все эти годы, что я не увижу тебя, Мария будет для меня не только любимой дочерью, но и женщиной, которая сумела заслужить твою любовь и принесет тебе счастье. Я буду постоянно говорить с ней о тебе и помогу ей ждать твоего возвращения как награды за ваше благоразумие.

Тут я поднял опущенную на руки голову, и, взглянув друг на друга сквозь слезы, мы обменялись молчаливым обещанием.

– Теперь иди в столовую, – сказала мама, уходя, – и постарайся скрыть свою грусть. Мы с отцом много говорили о тебе, и, надеюсь, он найдет способ утешить тебя.

В столовой не было никого, кроме Марии и Эммы. Обычно, если отец не выходил к нам, я садился во главе стола. Девушки ожидали меня, сидя по обе стороны. Некоторое время мы молчали. Их лица, каждое по-своему прекрасное, выражали глубокую печаль. Но лицо сестры было не так бледно, глаза не светились томным блеском, как бывает после пролитых слез. Эмма сказала:

– Итак, завтра ты едешь на ферму?

– Да, но пробуду там только два дня.

– Возьми с собой Хуана Анхеля, пусть повидается с матерью; кто знает, может, ей стало хуже.

– Обязательно возьму. Ихинио пишет, что Фелисиана плоха, а доктора Майна, который навещал ее, вчера срочно вызвали в Кали.

– Передай Фелисиане самый нежный привет, – обратилась ко мне Мария, – скажи, что, если она не поправится, мы попросим маму и все вместе навестим ее.

Эмма прервала вновь наступившее молчание:

– Сегодня приходили Трансито, Лусия и Браулио, очень жалели, что не застали тебя, передавали привет. Мы хотим поехать к ним в воскресенье: они были так внимательны, когда папа болел.

– Поедем лучше в понедельник, к тому времени я уже вернусь.

– Видел бы ты, как они огорчились, узнав, что ты уезжаешь в Европу…

Мария отвернулась, будто бы разыскивая что-то на соседнем столике, но я заметил слезы, блеснувшие в ее глазах.

В это время вошла Эстефана и сказала, что мама зовет Марию.

Я прогуливался взад и вперед по столовой в надежде перехватить Марию, раньше чем она уйдет к себе. Эмма то и дело заговаривала со мной, пытаясь отвлечь от мучительных мыслей, она понимала, как мне тяжело.