Роман женщины - Александр Дюма-сын (1994)

Я же скажу, что не твоя ученость заслужила внимание и расположение моего отца. Он заставляет иногда меня краснеть, меня, невежу, разумеется, сравнительно.

Эмануил бывает у нас каждый день. Я боялась, что по возвращении в Париж он изменит этой привычке, что весьма легко могло случиться. Удивляюсь, как у него достает времени трудиться; все вечера он проводит с нами. Я убеждена, что моему отцу известны наши чувства, и держу пари, что ты не совсем одинока в этом открытии. Одна маман ничего не знает; кстати, скажу тебе, она гораздо более ребенок, нежели я; у нее нет другого разговора, как о нарядах и о модах; она с восторгом ожидает балов, в которых мы должны будем участвовать, — о них-то она и толкует мне беспрестанно. Право, кажется, что ее уму и сердцу не более 16 лет.

Эмануилу, кажется, особенно нравится таинственность нашей любви. Он знает, что я люблю его, и красноречивый оратор разговаривает со мною только красноречивыми взглядами. Можно подумать, что все его знания не помогают ему найти слов для выражения того, что он чувствует и что хотел бы высказать; он как будто удивляется сам этим ощущениям и с удовольствием предается анализу каждого движения неопытной пансионерки, а между тем, нужно же, чтобы он высказался. Как бы ни были материальны брачное «да» и контракты, но они ведут к бесконечному счастью, так, по крайней мере, мне кажется. Это обыкновенный ключ, без которого не отворить дверей рая, по выражению софистов.

Приемные наши дни возобновились; они проходят довольно весело — музыка, танцы, болтовня… Жаль, что тебя нет с нами, милая Клементина!

Чуть-чуть не забыла тебе сказать: ты помнишь того молодого человека, которого указала мне в опере, сказав, что не отказалась бы за него выйти замуж? Ну, так он был у нас на последнем вечере. Эмануил представил его отцу; он очень мил и необыкновенно изящен. Мне бы очень хотелось его видеть посреди пансионного зала; он походил бы на голубую птичку в совином гнезде. Он долго разговаривал со мною; он говорит приятно и смотрел на меня, как на чудо.

Вчера я провела два часа наедине с Эмануилом. Я думаю, что это tête a tête — дело моего отца. Право, кажется, он нетерпеливее меня; ему так и хочется, чтобы де Брион объяснился поскорее. Я старалась, как и говорила уже тебе, отдалить по возможности такое объяснение, предпочитая мечту — действительности. Выйдя замуж, я буду счастлива; но это счастье слишком обще; теперь же я сама располагаю им, и почти никто не знает о нем; я упиваюсь им, когда хочу, и вызываю его по произволу; оно является совершенно чистым, никто не говорит о нем, и оно еще не перешло в действительность. Мое счастье не записано еще в книгу нотариуса и никого не пригласило еще на свадебный праздник. Никто, кроме тебя и, быть может, моего отца, не знает еще о нашей взаимной любви, но ваши оба сердца я считаю священным киотом, в который с доверением вложила бы все сокровища моей жизни. Мне стоит протянуть руку и моя мечта осуществится; но я думаю, что счастье вещь до того нежная, что я боюсь одним прикосновением сломать коронку этого цветка. Вчера, однако, я провела целых два часа, пролетевших как мгновение, с Эмануилом. О, как полны были они, хотя мы почти ничего не сказали друг другу!

Матушка моя одевалась; отец писал что-то, я была в своем будуаре. Эмануил вошел ко мне и сел у камина.

«Мне сказали, что здесь я найду графа», — сказал он, как будто хотел извиниться в этом посещении, и как будто оно нуждалось в извинениях. «Он сейчас придет, подождите немного», — поторопилась я прибавить, боясь, чтоб он не вышел тотчас же из моей комнаты. Более четверти часа мы сидели молча. Сколько слов было бы можно высказать, если б уста наши могли повторить все то, что говорили наши сердца.