Закрыв глаза - Федериго Тоцци (2012)

Конь резко встал, присев на задние ноги. Он был длинный и худой, с высоко посаженной головой и здоровенными челюстями, как часто бывает у этой породы. Бока, перехваченные упряжью с блестящими латунными пряжками, вздымались и опускались. Между морщинистых губ торчал застрявший под мундштуком стебелек овса. Он стоял, опираясь на оглобли. От него несло потом.

Пьетро открыл дверцу экипажа, на которой был нарисован почтовый герб. Гизола забралась туда, понурив голову. Потом подставила губы для поцелуя, и Пьетро ее поцеловал, хотя явно хотел сказать: «Ну не здесь же!» Она улыбнулась над этим про себя — и дилижанс тронулся.

Она бросила взгляд на сидевшую напротив пару, как будто впервые их заметив — и опять опустила голову и побледнела, пронзенная предчувствием скорого материнства.

Пьетро, в почти смертельной тоске, все ждал, что она обернется, и так и не дождался.

Ближе к сентябрю он приехал к ней в Радду.

Россыпь ее домиков — на холме за лесом — начинает маячить еще на подъезде, за много километров и там так тихо, что когда говорят в доме, слышно на улице.

До Кастеллины Пьетро подвез в экипаже один знакомый, с которым они условились, что вечером он его дождется и отвезет обратно в Сиену.

Оттуда он пошел пешком. Пересек весь лес — меж валунов, дубов и можжевеловых кустов, вдыхая время от времени овечий запах там, где прошла отара.

На обочине старой заброшенной дороги он увидел крашеную в голубой цвет часовенку, за ней — три чахлых кипариса с бугристыми стволами. На остатках стены, начинавшейся от часовни и через несколько метров рухнувшей, рос плющ вместе с исполинским боярышником.

Кругом — снова холмы, покрытые живописным лесом, который становится все гуще и дремучей и выцветает вдали до полной прозрачности.

По дороге он набрел на Поджарофани — место, где делают привал пастухи, когда идут верхом. Это самый высокий участок дороги — она идет то под гору, то в гору, петляет и кружит между аретинскими Апеннинами и Монте ди Санта-Фьора, далекими и воздушными, как сам горизонт.

Из открывавшихся по обе стороны долин взмывали птицы, едва не задевая его крылом. И потом, будто не зная, куда податься дальше, пролетев немного вкось, канули обратно в глубины.

В деревню он пришел усталый и взвинченный. Временами его возбуждение как будто унималось, и тогда ему рисовалась тягостная сторона дела. Он знал, что от отца ему попадет, и что почти все решат, что он поехал к Гизоле потому, что они любовники.

Миновав первые дома, он пропустил вперед побелевшую от пыли повозку.

У одной женщины, которая, заметив его, так и не сводила с него глаз, хотя вода из кувшина, стоявшего под желобом источника, уже лилась через край, он спросил про Гизолу. И узнал, что она живет у Лючии, старшей сестры, которая вышла замуж. Он попросил показать ему дверь и вошел — но тут же спустился назад и постучал.

Еще три женщины собрались уже на улочке и стояли, гадали, кто бы это мог быть. Тогда, чтобы скрыться от их взглядов, он поднялся по ступенькам, не дожидаясь ответа.

Навстречу ему по лестнице спускалась Лючия, с которой он как-то виделся в Поджо-а-Мели. Он спросил, даже не поздоровавшись:

— А где Гизола?

Не будь Лючия ее сестрой, он бы рассердился — зачем она сразу не сказала, или она не знает, как он любит Гизолу?

Тогда Лючия, видя его нетерпение, ответила:

— Наверху.

— Так позови, — воскликнул он со злостью. — Ладно, я сам.

Но Гизола, услышав его слова, вышла сама.

За эти несколько дней она еще посмуглела, юбка разошлась по шву и мела пол.

Оба стояли и молча смотрели друг на друга, так что Лючия вернулась на кухню к плите.

— Почему ты не у родителей?

Она все смотрела на него, не говоря ни слова. Потом с искренним изумлением спросила:

— Ты меня еще любишь?

Он встревожился:

— Зачем ты спрашиваешь? Почему я не должен тебя любить?