Ожерелье королевы - Александр Дюма (2014)

– Если тебе этого достаточно, то мне нет. У тебя вся жизнь впереди, а у меня, дай Бог, несколько месяцев. Так пусть же эти несколько месяцев вознаградят меня за всю унылую и заурядную жизнь. Впрочем, у меня нет причин жаловаться. Господь даровал мне двоих детей. Это много для человека, не имеющего состояния. Но если дочь оказалась совершенно бесполезной для нашего рода, ты возместишь все. Ты – строитель Храма. Я вижу в тебе великого Таверне, героя. Ты вызываешь у меня почтение, а это, поверь, немало. То, как ты ведешь себя с придворными, поистине достойно восхищения. Право же, ничего более ловкого я не видел.

– То есть? – осведомился Филипп, весьма обеспокоенный, что может чем-то снискать одобрение этого человека без чести и совести.

– Твоя линия поведения просто великолепна. Ты не проявляешь ревности. Внешне оставляешь поприще открытым для любого, а на самом деле держишь все в руках. Это очень разумно, но вызывает и некоторые возражения.

– Я вас не понял, – бросил Филипп, чувствуя все большее и большее раздражение.

– Не скромничай. Видишь ли, ты точь-в-точь следуешь системе господина Потемкина, поражавшего весь мир своим богатством. Он видел, что Екатерина склонна к недолговечным любовным увлечениям, и понял, что, если предоставить ей свободу, она будет порхать с цветка на цветок, но вновь возвращаться к самому плодоносному и прекрасному, а если докучать ей, она улетит вне его досягаемости.

И он сделал выбор. Наилучшим выходом он счел поставлять императрице новых фаворитов, и она оценила это; подчеркивая какое-нибудь одно из их качеств, он искусно скрывал их уязвимые стороны, способствовал скоропреходящим амурам государыни, не позволяя ей стать равнодушной к его достоинствам. И, подготавливая царствования быстро меняющихся фаворитов, которых насмешливо именовали двенадцатью цезарями, свое царствование Потемкин сделал вечным и нерушимым.

– Вот уж совершенно непостижимая гнусность, – пробормотал бедняга Филипп, озадаченно глядя на отца.

А тот невозмутимо продолжал свои рассуждения.

– Но, следуя системе Потемкина, ты совершишь небольшую ошибку. Он никогда ничего не выпускал из-под надзора, а ты ослабляешь его. Уж я-то знаю, французская политика – это тебе не русская политика.

На эти слова, произнесенные с преувеличенной важностью, которая потрясла бы наиопытнейших дипломатов, Филипп, решивший, что отец бредит, ответил непочтительным пожатием плеч.

– Да, да, – упорствовал старик. – Ты, наверно, считаешь, что я не разгадал тебя? Ну, так увидишь.

– Ну-ну, сударь.

Таверне скрестил на груди руки.

– Ты, конечно, скажешь, – продолжал он, – что вовсе не обхаживаешь своего преемника?

– Своего преемника? – побледнев, переспросил Филипп.

– Ты мне станешь толковать, что не знаешь, насколько королева постоянна в своих любовных склонностях, хотя она совершенно в твоей власти, и что в предвидении перемены своей судьбы ты не желаешь, чтобы тебя принесли в жертву и удалили, как обыкновенно и поступает королева, потому что она неспособна любить настоящее и тосковать по прошлому.

– Барон, вы говорите какими-то загадками!

Старик расхохотался, и Филипп вздрогнул, услышав этот пронзительный, зловещий смех, показавшийся ему голосом злого гения.

– Уж не намерен ли ты уверять меня, что не обхаживаешь в соответствии со своей тактикой господина де Шарни?

Шарни?

– Ну да, твоего будущего преемника. Человека, который сможет, когда дорвется к власти, отправить тебя в ссылку, точь-в-точь как ты можешь отправить в ссылку господ де Куаньи, де Водрейля и прочих.

Кровь бросилась в голову Филиппу.

– Хватит! – снова крикнул он. – Хватит, сударь! Ей-богу, мне стыдно, что я столь долго слушаю вас. Всякий, кто говорит о королеве Франции так, словно она Мессалина[89], – преступный клеветник!