Ожерелье королевы - Александр Дюма (2014)

– Но если это так, то ваше величество, признающий, что человеку свойственно заблуждаться, соблаговолит признать, что кое в чем я не заблуждаюсь.

– Брат, я вовсе не намерен отрицать ваш ум, он силен и глубок.

– Но, государь, как же мне не заблуждаться, слыша все то, что болтают вокруг? Воздух, в котором живем мы, члены царствующего дома, напоен клеветой, да мы и сами пропитаны ею насквозь. Я ведь не утверждал, что верю, я сказал, что мне говорили.

– Вы правы, так оно и есть, но…

– Четверостишие? О, поэты – своеобразные существа, и потом, не лучше ли было бы ответить снисходительной критикой, которая могла быть воспринята как предостережение, чем супить брови? Угрожающие позы в стихах не оскорбляют, это не то что памфлеты, по отношению к которым следовало бы просить ваше величество проявить строгость, памфлеты вроде того, какой я вам сейчас покажу.

– Памфлет!

– Да, государь. И я вынужден решительно настаивать на указе о заключении в Бастилию подлого автора этой гнусной пачкотни.

Король резко встал.

– Ну-ну, посмотрим, – сказал он.

– Государь, я, право, не знаю, должен ли я…

– Обязательно должны. В подобных обстоятельствах нечего церемониться. Памфлет у вас?

– Да, государь.

– Давайте его.

И граф Прованский извлек из кармана экземпляр «Истории Аттенаутны», несчастный пробный оттиск, который вопреки трости Шарни, шпаге Филиппа и камину Калиостро прорвался в свет.

Король принялся просматривать его с быстротой человека, привычного выбирать и читать самые интересные пассажи в книге или газете.

– Гнусность! – воскликнул он. – Гнусность!

– Видите, государь, там утверждается, что моя сестра была на сеансе у Месмера.

– Да, она там была.

– Была? – вскричал граф Прованский.

– С моего позволения.

– О государь!

– И вывод о ее неблагоразумии я делаю вовсе не оттого, что она была у Месмера, так как я позволил ей поехать на Вандомскую площадь.

– Ваше величество не разрешили ей приближаться к ванне и принимать участие в эксперименте…

Король топнул ногой. Граф Прованский произнес эти слова как раз в тот миг, когда Людовик XVI пробегал самый оскорбительный для Марии Антуанетты кусок, то есть рассказ о ее мнимом пароксизме, о судорогах, сладострастных стонах, одним словом, обо всем том, чем у Месмера привлекла к себе внимание м-ль Олива.

– Нет, это невозможно, невозможно, – побледнев, повторял король. – Должна же знать полиция, что там происходило!

Людовик XVI позвонил и приказал:

– Господина де Крона! Найдите мне господина де Крона!

– Государь, сегодня как раз день еженедельного доклада, и господин де Крон ожидает в Эй-де-Беф[92].

– Пусть войдет.

– Брат, позвольте мне уйти, – фальшивым голосом произнес граф Прованский и сделал вид, будто собирается уходить.

– Останьтесь, – велел Людовик XVI. – Если королева виновата, то что ж, вы – член семьи и можете это знать, но если невиновна, вам тоже должно это стать известно, так как вы подозревали ее.

Вошел де Крон.

Увидев у короля графа Прованского, он первым делом выразил свое глубочайшее почтение двум первым лицам королевства, после чего обратился к монарху:

– Государь, доклад готов.

– Сперва, сударь, объясните, – потребовал король, – каким образом в Париже был опубликован постыдный памфлет, направленный против королевы.

– «Аттенаутна»? – осведомился г-н де Крон.

– Да.

– Государь, его напечатал газетчик, именуемый Рето.

– Как же так? Вы знаете его имя и не воспрепятствовали публикации, а когда памфлет появился, не арестовали его?

– Государь, нет ничего проще, чем арестовать этого газетчика, и я даже принес в портфеле подготовленный приказ о взятии его под стражу.

– Так почему же он до сих пор не арестован?

Г-н де Крон взглянул на графа Прованского.