Ожерелье королевы - Александр Дюма (2014)

Кроме того, она заявила, что, коль скоро этим делом должен заняться парламент, от нее не добьются ни слова чистой правды иначе как в присутствии его высокопреосвященства и в ответ на обвинения, которые он на нее обрушит.

Тогда г-н де Бретейль сообщил ей, что кардинал всю вину возлагает на нее.

– Всю? – переспросила Жанна. – И даже похищение?

– И даже похищение.

– Соблаговолите передать его высокопреосвященству мой совет отказаться от подобной системы защиты: она дурна и бесполезна.

Вот и все. Но г-н де Бретейль этим не удовольствовался. Ему требовались интимные подробности. Для последовательного объяснения событий ему требовалось, чтобы были названы вслух причины дерзких выходок кардинала по отношению к королеве и причины негодования королевы на кардинала.

Ему нужно было истолкование докладов, которые собрал граф Прованский, – докладов, вызвавших в обществе такое возмущение.

Министр юстиции был умен и знал, как повлиять на женщину: он обещал г-же де Ламотт все, что угодно, если она ясно и недвусмысленно назовет виновного.

– Берегитесь, – сказал он, – своим молчанием вы обвиняете королеву; если вы и впредь будете упорствовать, вы навлечете на себя обвинение в оскорблении величества, а это пахнет позорной казнью, это пахнет виселицей!

Я не обвиняю королеву, – возразила Жанна, – но почему меня самое обвиняют?

– Назовите виновного, – отвечал неумолимый Бретейль, – у вас нет иного средства спасения.

Тогда графиня замкнулась в благоразумном молчании: таким образом, первая ее встреча с министром юстиции не принесла никаких плодов.

Тем временем прошел слух, что всплыли новые улики, что бриллианты проданы в Англии и там же агентами г-на де Вержена арестован г-н де Вилет.

Первая атака, которую пришлось выдержать Жанне, была ужасна. На очной ставке с Рето, которого она считала вернейшим союзником, графиня в ужасе услышала, как он сознался, что изготовлял фальшивки, что сам написал и расписку в получении бриллиантов, и письмо королевы, подделав подписи и ювелиров, и ее величества.

Когда же его спросили, что толкнуло его на эти преступления, он ответил, что исполнял поручение графини де Ламотт.

В страхе и ярости она от всего отпиралась; она защищалась, как львица; она уверяла, что никогда не знала и не видела г-на Рето де Билета.

Но тут ее настигли два губительных удара: ее опровергли два свидетеля.

Первый был кучер фиакра, разысканный г-ном де Кроном; он заявил, что в такой-то день и час, указанный Рето де Билетом, возил на улицу Монмартр даму, которая была одета так-то и так-то.

Не оставалось ни малейшего сомнения, что эта таинственная дама, которую кучер посадил в карету в квартале Болото, была не кто иная, как г-жа де Ламотт, жившая на улице Сен-Клод.

И как отрицать теснейшие сношения между сообщниками, если нашелся свидетель, который накануне дня Святого Людовика видел в почтовой карете, что отъезжала от дома графини де Ламотт, самого Рето де Билета, бледного и озабоченного.

Свидетель этот был одним из доверенных слуг графа Калиостро.

При звуке этого имени Жанна вскинулась и забыла всякую осторожность. Она принялась обвинять Калиостро во всех грехах: он, дескать, колдовством и чарами помутил разум кардинала де Рогана, коему внушил также преступные замыслы против королевского дома.

От этого первого звена потянулась цепочка обвинений в супружеской неверности.

Г-н де Роган защищался, защищая графа Калиостро. Он отрицал все с таким упорством, что Жанна, выйдя из себя, в первый раз упомянула вслух о безумной любви кардинала к Марии Антуанетте.

Г-н Калиостро немедля потребовал, чтобы его заключили под стражу и дали возможность публично обелить себя; эта его просьба была удовлетворена. Обвинители и судьи распалились, как бывает при первых проблесках истины, а общественное мнение тут же приняло сторону кардинала и Калиостро против королевы.