Большие девочки не плачут - Франческа Клементис (2004)

Ей было одиннадцать, когда она поняла, что неизбежно станет толстой, если будет продолжать в том же духе. А ела она очень много, и началось все с того времени, как ее отняли от груди. Родителей, и особенно мать, она обвиняла в невежестве. Она ненавидела их за то, что они передали ей огромный неутолимый аппетит и пристрастие к еде, которое ей, кажется, было не преодолеть. Но больше всего она ненавидела семью за то, что никто не хотел ей верить и все продолжали идти по этой глупой, безнадежно глупой дорожке к сердечным приступам и преждевременным смертям. Что до нее самой, то склонность к саморазрушению, бывшая семейной чертой (в более здоровых семьях это любовь к искусству и пребыванию на свежем воздухе), проявлялась у нее в чрезвычайно беспорядочном потреблении пищи.

Эмма яростно металась от отсутствия аппетита к ненормально повышенному желанию поесть, от пиршеств к голоданию. Она не раз была на краю смерти и не однажды желала покончить с такой жизнью.

Она даже извлекала выгоду из своей болезни. Когда ей было девятнадцать и она находилась в нервном отделении больницы, у нее случился приступ, и врач предложил ей описать ее взаимоотношения с едой в качестве опыта самопознания. Доктор был до того поражен ее откровенным, доступным и веселым отчетом, давшимся, впрочем, не без мучений, что убедил ее отослать текст в журнал. Так началась ее карьера в журналистике. Оставаясь свободным художником, она печаталась во всех крупных женских журналах и рекламных изданиях. Она освещала широкий спектр женских вопросов, но неизменно возвращалась к проблеме лишнего веса и всему тому, что связано с едой.

Она весила чуть больше четырнадцати стоунов. При зарождении ТФБП, взяв интервью у Гейл, она совершила серьезную попытку покончить с собой. Это случилось восемнадцать месяцев назад.

— Эмма, ты собираешься звонить папе и маме?

Эмма отвернулась от Гейл, для чего ей пришлось с немалыми усилиями переменить позу.

— Зачем? Все собрались у моей няни, а у нее нет телефона. Да и потом, папа напьется, а мама будет храпеть в кресле, подоткнув под себя юбку. А ты? Ты-то собираешься кому-нибудь звонить?

— Мне некому звонить, Эм, — коротко ответила Гейл.

Эмма не настаивала. Их дружба быстро развивалась с первых дней ТФБП. Они обнаружили друг у друга качества, которые отличают признаки представителей низших слоев общества. И та, и другая лишь отчасти избавились от этих наклонностей, у каждой были свои барьеры, и обе уважали друг друга за это. Только барьер Гейл был гораздо толще и выше, чем у Эммы. Иногда Гейл казалась Эмме несколько лицемерной, особенно когда та настаивала, чтобы новые члены исповедовались и саморазоблачались, а сама не обременяла себя излишними откровениями. И тем не менее Эмма была благодарна за дружбу, равно как и за дух товарищества, царивший в ТФБП, позволявший ей чувствовать себя не столь одинокой и не такой чужой.

Несколько минут прошло в приятном для обеих молчании, пока Эмма не возобновила разговор, который начался за обильным ужином.

— Значит, ты и правда не станешь есть таблетки для похудения, ни при каких обстоятельствах, даже если все другие сядут на них?

Чтобы довод прозвучал убедительнее, Гейл приняла серьезный вид.

— Знаешь, как бы мне ни нравилась Марина Ризенталь, а я и в самом деле думаю, что она в состоянии много чего и предложить нашей организации, и получить от нее; мы все-таки можем обойтись без этих разрушительных семян, подрывающих нашу решимость и общее дело.

Эмма ощутила необходимость защитить Марину в ее отсутствие.

— Она и не говорила, что это так уж замечательно, просто эта возможность перед нами, и нам всем нужно принять то или иное решение относительно того, как мы ко всему этому относимся.

Гейл не без усилия дотянулась до бутылки портвейна и до краев наполнила свой стакан, а по пути прихватила пару шоколадных конфет с ликером.

— Дело в том, что мы знаем, как к этому относимся.

— Вот как?