Большие девочки не плачут - Франческа Клементис (2004)

Тереза ткнула ложкой в сторону мужа и увидела, как по его белой рубашке изящной дугой растекается зеленый соус. Непроизвольно возникшее желание смыть пятно водой, прежде чем оно растечется, охладило ее гнев. Что, в свою очередь, разозлило ее еще больше.

— Ты только посмотри, что я из-за тебя наделала!

— А что значит «вот мы и приехали»? — спросил Род.

Тереза между тем принялась тереть его рубашку мокрой тряпкой.

— Теперь все ясно, вот что это значит. Все вы, мужчины, одинаковые.

— Это ты о чем?

— О мужчинах, про которых пишут в журналах для желающих похудеть. Они не дают своим партнершам худеть, потому что так им спокойнее жить. Ведь если их женщины останутся толстыми и уродливыми, они не смогут найти никого другого.

Род отпрянул от Терезы. Наверное, в тысячный раз за время их супружества Тереза поняла, что сболтнула лишнее. Ей тотчас захотелось, чтобы время повернулось вспять, ну хотя бы на несколько минут.

Когда Род заговорил, в голосе его прозвучало больше горечи, нежели негодования.

— Знаешь, от чего мне больнее всего? Оттого что, как мне кажется, ты и правда в это веришь. За все эти годы никто другой не смог бы любить тебя больше, чем я, и все равно ты во мне сомневаешься. Это безнадежно.

Он отошел в сторону, и Терезу охватило знакомое ей чувство отчаяния. Она в который раз возненавидела себя. Одна только мысль удерживала ее от падения на самое дно, где разбиваются последние надежды. Через несколько месяцев я буду стройной. И тогда все снова будет хорошо.

— А, это ты.

Гейл хотела было захлопнуть дверь перед самым носом Эммы, но у нее было слишком мало подруг, чтобы позволить себе столь решительные жесты. Какое-то время она раздумывала, как ей лучше поступить, так что Эмме могло показаться, что ее, может, и не пустят вовсе (понятно, в некоторых случаях действительно трудно сдержаться), потом Гейл раскрыла дверь ровно настолько, чтобы ее гостья смогла в нее протиснуться.

Эмма последовала за Гейл в гостиную, где еще совсем недавно они вместе по-дружески встречали Рождество. Теперь это были бывшие приятельницы, а это хуже, чем незнакомые люди. В неловком молчании в такой ситуации слышатся невысказанные обвинения, а от того, что когда-то они были близкими подругами, обе испытывали еще больше неловкости.

— Итак, завтра, говорят, наступит великий день?

— Гейл, давай не будем об этом в таком тоне.

— А как иначе я могу об этом говорить? В основе нашей дружбы лежало взаимопонимание, преданность делу, от которого в конечном итоге выиграют все женщины, включая нас. Раньше мы были против них. А теперь ты снова одна из них.

Она пошла на кухню, и Эмма поплелась за ней, словно оставленная без внимания кошка. Открыв холодильник, Гейл простояла перед ним, как могло показаться, целую вечность, не в силах выбрать еду, которая заполнила бы возникшую внутри пустоту.

— Но, Гейл, все совсем не так, как тебе кажется. Я уже говорила, я всего лишь принимаю участие в эксперименте и смогу потом написать об этом. Ничего более важного в жизни я уже не напишу. Все женские журналы борются за права на эту публикацию. Я должна это сделать. А ты должна меня понять. Ты ведь всегда говорила, что то, о чем я пишу, важно для нашего дела.

Пока Эмма молила о сострадании, Гейл съела половину пирога с мясом, даже не заметив этого. Ее удивило то, что, когда она заговорила, изо рта у нее посыпались крошки. Эмма искусно скрыла свое отвращение, на что способны только те женщины, у которых вызывают брезгливость многие моменты собственного существования.