Большой Боб - Жорж Сименон (1994)

— О каком приглашении? — удивилась жена.

— Зайти к ней.

— На обед?

Я позволил себе маленькую месть.

— Нет. Она попросила меня, если я окажусь поблизости от них, заглянуть на минутку поболтать.

— Без меня?

— Я так понял.

— А тебе не кажется, что для меня это оскорбительно?

— Не кажется.

— До сегодняшнего вечера мы ее не знали. Ей представили нас обоих. А приглашает она тебя одного!

Я был удовлетворен. Часы показывали половину двенадцатого. Стояла теплынь. Машина почти бесшумно катилась по улице.

У меня хватило жестокости предложить:

— Может, заедем к Люлю?

— Так поздно?

— Пожалуй, ты права. Хотя она редко ложится рано.

Уверен, что жена подумала, не в такую ли пору приходил я на улицу Ламарка, когда она была в Фурра. Что бы она сказала, поведай я ей о моих визитах на улицу Клиньянкур?

Меня так и подмывало швырнуть ей в лицо правду: пусть узнает, как жестока реальность, каков истинный наш облик — и ее, и мой. Может быть, напрасно мы все скрываем. Но, по справедливости, тогда надо было бы с самого начала не оставлять нашим женам никаких иллюзий.

Сойдясь с Люлю, Боб принял на себя ответственность за нее. Он никогда не говорил ей высоких слов. Даже о любви не говорил. Просто взял за руку, словно ребенка, словно девочку, какой она, в сущности, и была, и Люлю, сперва удивившись, что он, такой взрослый и умный, снизошел до нее, доверилась ему и поверила в жизнь.

Сейчас я завидовал им обоим. Я начал понимать ту атмосферу легкости, которая царила у них в доме. Они не придавали значения тому, что несущественно; вот почему люди вроде меня приходили в ателье на улицу Ламарка набираться жизненных сил.

И нет ничего странного в непрямом пути от мечты о мехаристе через заводы Ситроена к монмартрским бистро. Это все равно, как если бы Боб сперва метил слишком высоко, потом слишком низко, чтобы наконец остановиться на золотой середине.

Неудачник — сколько раз я это слышал после его смерти! Да, неудачник, но неудачник трезвый, сознательный, сам выбравший свой путь. Он внезапно обрел в моих глазах некое величие.

Сперва он хотел стать святым в пустыне, потом обездоленным среди обездоленных, остановился же на том, что просто старался — он сам так сказал сестре — сделать счастливым одного-единственного человека.

«Если бы каждый…»

Он стыдился своего происхождения, культуры, они мешали ему точно так же, как унаследованные от матери деньги, от которых он поспешил избавиться, а еще раньше ему мешало, что отец у него — важная персона.

«Умора!» — бросал он с неизменной не старящейся улыбкой, и не было в ней ни язвительности, ни горечи.

И все-таки разве я не подмечал в ней тени тоски?

— Куда это ты? — спросила жена.

Я проехал мимо дома и направлялся в сторону Монмартра.

— Уж не собираешься ли ты и вправду нагрянуть к…?

— Нет. Хочу выпить пива.

Кружку пива на Монмартре, на террасе кафе «Сирано», находящегося на углу улицы Лепик, которую Боб когда-то определил как самую человечную в мире; оттуда видна маленькая гостиница, где они жили с Люлю.

— Официант, две кружки пива!

— Я не хочу пива.

— А что будешь?

— Ничего. Сегодня вечером мы достаточно выпили.

— Тогда одну кружку.

Мы сидели молча, наблюдая за толпой, текущей по тротуару, ныряющей то из темноты в свет, то из света в темноту.

В конце концов, чувствуя угрызения совести, я неуверенно проговорил:

— Послушай, ну почему ты так сурово судишь всех, кто не похож на тебя?

— Ты имеешь в виду Люлю?

— И ее, и Боба.

— Я ни разу не сказала ничего худого ни о нем, ни о ней. Приведи мне хотя бы одну фразу, которая…

— Да стоит ли?