Большой Боб - Жорж Сименон (1994)

— Вот видишь! Ты не сможешь повторить ни одного моего недоброго слова о них! Боб был очаровательный человек, и я с удовольствием время от времени виделась с ним. Люлю я страшно сочувствую. Что же до твоих стараний представить их как некий образец…

Бесполезно было пытаться заставить ее понять то, что она не сумела понять за всю жизнь. Бесполезно и жестоко. Чего ради смущать ее покой? Она и без того пыталась убедить себя, что во всем права, — в глубине души ей было не по себе.

Я накрыл ее руку своей.

— Ты славная женщина, ну и полно.

— Жаль, конечно, что я не стою Люлю.

— Опять?

— Но ведь ты так думаешь! Почему ты не осмеливаешься сказать это вслух?

Действительно, почему? Моя рука еще с секунду лежала на ее руке, потом я взял кружку и стал допивать пиво. Около нас остановилась цветочница, и я купил букетик фиалок: босоногая девочка так серьезно смотрела на меня своими огромными глазами!

— Это мне? — удивилась жена.

— Тебе.

— A-а… — И после мгновенной паузы поблагодарила: — Спасибо.

Мы вышли из машины, я, как всегда, оставил ее на улице: здешние полицейские ее знают. Вошел на цыпочках в детскую поцеловать детей; они даже не проснулись, лишь младший провел рукой по лбу, словно отгоняя муху, и почмокал во сне губами.

Мы с женой спим в одной постели, как Боб и Люлю. Жена раздевается при мне. Она носит эластичный пояс для чулок, оставляющий следы на коже. Будильник всегда завожу я, но ставлю с ее стороны, потому что жена встает первая: почему-то она не хочет, чтобы ее будила служанка.

— Спокойной ночи, Мадлен, — сказал я, целуя ее.

— Спокойной ночи, Шарль.

Будильник завожу я, зато она протягивает руку и гасит свет. Мелкие привычки, незаметно с ними сживаешься, они постепенно превращаются в ритуал, и ты машинально исполняешь его.

Я подумал: а как желали друг другу спокойной ночи Боб и Люлю?

И еще: как он произнес «спокойной ночи» тогда в Тийи, уже тщательно подготовив то, что произошло на следующее утро у водослива Родникового шлюза?

Из-за этих мыслей я как-то по-дурацки, неловко положил, как в «Сирано», руку на руку жены и в темноте, наугад поцеловал ее второй раз.

Она не сразу отозвалась. Помедлила, потом спросила шепотом:

— Ты ненавидишь меня?

— Нет.

— Еще сердишься?

Господи, ну почему я такой идиот и какого черта мне так захотелось плакать?

8

В Париж пришел какой-то новый, тяжелый грипп; мы безуспешно боролись с ним, и у меня не оставалось ни минуты свободной. Старший сынишка заболел, температура у него была под сорок.

Чуть ли не каждый вечер я говорил себе:

— Завтра надо будет выкроить время и забежать к Люлю.

Но на следующий день едва успевал обойти всех больных.

Кончилось тем, что она сама позвонила; мы только сели ужинать, и мне пришлось поставить телефон на буфет.

— Шарль?

Не знаю, каким образом жена догадалась, что это Люлю; возможно, по выражению моего лица. Говорила Люлю как-то неуверенно, с запинками.

— Я вам не помешала?

— Что вы! Как вы себя чувствуете? Надеюсь, у вас хотя бы нет гриппа?

— А вы болеете?

— Я нет, но очень многие мои пациенты и старший сын больны.

— Мне кажется, я не заразилась, — пробормотала Люлю.

Голос у нее был колеблющийся, нерешительный. Я уловил в нем какую-то нищенскую, приниженную покорность.

— Вы, наверно, едите?

Я солгал:

— Как раз кончили.

Жена скорчила недовольную гримасу.

— Вы, видимо, страшно заняты?

— Две последних недели передохнуть было некогда, но сейчас становится легче: выздоравливающих уже больше, чем новых случаев заболевания.

— Шарль, у меня к вам просьба.

Судя по тону, я решил было, что дело идет о деньгах.