Любовь от кутюр - Ирина Масарновская (1995)

Больше он никогда никого не полюбил. Так и жил один, без жены, без детей, в старом домике в российской глуши — человек, ради карьеры предавший свою любовь.

— И вот к концу жизни я остался, как старик из пушкинской сказки, у разбитого корыта, — говорил Алеше дед, поглаживая рукой старую фотографию, на которую нет-нет да и скатывалась скупая мужская слеза.

И когда, вернувшись в Орел, Алеша узнал, что у Лидии Петровны тоже больное сердце, он вызвал на улицу отца и, глядя в лицо Павлу Ивановичу своими огромными карими глазами, сказал ему:

— Папа! Мы все тебя очень любим! Но если ты действительно не можешь жить без Лидии Петровны — уходи к ней! Побереги ее сердце! А я буду беречь сердце мамы и Алины, — а потом совсем по-детски разревелся, уткнувшись лицом в отцовскую грудь.

Лидия Петровна умерла через десять дней от диабетической комы после очередного грозного дочкиного письма, написанного в ультимативной форме и запрещающего ей даже думать «об этом аферисте». Татьяна не останавливалась ни перед какими эпитетами. Главная цель ее посланий была образумить «сдуревшую на старости лет» сорокапятилетнюю вдову генерала Сергея Афанасьевича Орлова.

«… Помни, что ты — старая больная женщина! Тебе о лекарствах надо думать, а не о мужиках. У тебя есть дочь и память о моем отце, твоем муже. Живи и помни! Если сделаешь по-своему — прокляну! — и размашистая дочерняя подпись внизу листа: — Любящая тебя безумно твоя дочь Татьяна».

Лидию Петровну нашли соседи в пустой квартире неделю спустя, с письмом дочери, прижатом к остановившемуся сердцу.

Узнав о несчастье, Павел Иванович замолк и до конца своих дней объяснялся с окружающими только односложными предложениями.

Таня Орлова, похоронив мать и распродав свое генеральское наследство, навсегда покинула родной город, чтобы вспоминать о нем только при случайных встречах с земляками, которые все реже и реже теперь бывали у нее в Москве…

Однажды перед летней сессией, когда Алина, заваленная конспектами, готовилась к экзамену по философии, в дверь ее комнаты громко постучали.

На пороге, обхватив обеими руками пакеты со снедью, стоял улыбающийся Вадик.

— Ну, подружка, бросай свои книжки, сейчас я буду кормить твой истощенный наукой мозг и желудок, — весело говорил он, одной рукой сдвинув гору конспектов подальше к краю, а другой бережно опуская свертки на освободившуюся часть стола.

— Вади, но я завтра сдаю, а выучена только половина этого талмуда, — Алина с ненавистью ткнула пальцем в учебник.

— А тебе и не нужно больше учить, — со знанием дела заявил Ефремов.

— Это еще почему? — девушка удивленно вскинула брови.

— А потому, моя дорогая, что если ты сдашь философию, к этому предмету следует подходить философски.

— Интересно, в чем это выражается? — спросила Алина с легкой иронией.

— А вот в чем. Ты говоришь, что уже вызубрила половину учебника. Так?

— Ну, допустим. Только я не зубрю, а вникаю, — обиженно заявила она.

— Не придирайся к слову, а вникай в существо идеи, — Вадик сердито посмотрел на Алину. — Сколько вопросов в экзаменационном билете?

— Два, — уверенно ответила девушка.

— Так вот, один вопрос обязательно будет из первой половины учебника, а ты его уже выучила…

— А на второй кто за меня ответит? Пушкин или, может быть, ты? — рассердилась Алина.

— Вся шутка в том, что если ты блестяще — а я, зная тебя уже три года, нисколько в этом не сомневаюсь — ответишь на один из двух вопросов, второй можно преподавателю уже выдавать в общих словах, тем более, что это философия! — Вадик сел на подоконник и выглянул в открытое окно.

Напротив Алининого общежития стоял шестиэтажный дом еще довоенной постройки. Жизнь в квартирах, в основном коммунальных, окнами выходивших во внутренний двор, постоянно была наполнена событиями и чем-то напоминала театр или балаган.