Сезон любви - Элин Хильдебранд (2015)

Маргарита почти никогда не молилась. В тех редких случаях, когда она попадала в церковь, – вроде свадьбы Кэндес, крестин Ренаты или похорон Кэндес, – Маргарита вместе со всеми склоняла голову и шевелила губами, повторяя заученные еще в детстве слова, но ничего не чувствовала. Она верила, что Бог есть, и не сомневалась, что Богу тоже известно о ее существовании, однако шестьдесят три года они обходились друг без друга. Маргарита не нуждалась в вере до гибели Кэндес, а в тот день вдруг поняла, что ее духовный запас пуст и ей неоткуда черпать утешение. Она не стала злиться на Бога из-за того, что он не пришел ей на помощь, как приходил к другим, или ненавидеть за то, что не облегчил ее путь, а восприняла его отсутствие как должное.

После смерти Кэндес Маргарита часто разговаривала сама с собой. «Ты только взгляни, как расцвело это дерево!.. Надо же, Элизабет Тейлор снова в наркологической клинике!.. Совершенно неубедительная концовка у последнего рассказа Сэлинджера, все подтвердят». Маргарита допускала, что это признак «душевной болезни», следствие решения больше никого не впускать в свою жизнь, но всякий раз воспринимала свое бормотание как молитву. Она разговаривала с Кэндес.

Маргарита смотрела на фотографию и повторяла слова, которые произнесла у алтаря в тот день, когда крестили Ренату. «Обещаешь ли ты, Маргарита, что, как крестная мать, сделаешь все…» Священник говорил о наставлении ребенка на путь истинный, о поисках правды, добродетели, благочестия и смирения, о поддержании веры. Маргарита соглашалась, но только потому, что ее успокоила кротость, с которой прозвучал вопрос. «Сделаешь ли ты все, что в твоих силах?»

«Да, – подумала она, – я сделаю все, что смогу».

Фигура и вся внешность Кэндес изменилась. Сперва у нее набухла грудь, потом появился живот. Волосы стали расти с удивительной скоростью и почти сравнялись длиной с волосами Маргариты. Левая рука немела от карпального туннельного синдрома, а стоило Кэндес прилечь, ее начинала мучить изжога. Каждые двадцать минут Кэндес бегала в туалет. Впрочем, несмотря ни на что, она продолжала работать, каждый день поднималась по ступенькам в офис Торговой палаты, и бег тоже не бросила – пробегала по пять-семь миль, хотя водители притормаживали, опускали окна и уговаривали ее пойти домой.

Стояло лето. Однажды Кэндес пришла в ресторан днем, в самый разгар подготовки к вечеру: Маргарита обжаривала перцы, выпаривала бульон, мариновала стейки из тунца. Кэндес расцеловала ее в обе щеки и потребовала обед.

– Тут тебе не забегаловка, – проворчала Маргарита. – Ты же знаешь, что я не готовлю обед. И сама порой не обедаю.

– Ладно, для меня можешь не готовить, а как насчет ребенка?

Десять недель подряд Кэндес приходила почти каждый день. Раньше она брала на работу печенье, морковные палочки, яйца вкрутую и ела прямо за столом; теперь, когда у нее появился волчий аппетит, этой еды не хватало. Маргарита готовила открытые пироги – киши, салат «Цезарь», горячие бутерброды «Крок месье» с сыром и ветчиной (Маргарита ела такие в Париже), гаспаччо, сандвичи с беконом, латуком и помидорами, салат из тунца. Она стала частью беременности Кэндес. Маргарите нравилось, что, пока она готовит, подруга ждет на кухне и в это время принадлежит только ей. Они подолгу разговаривали, почти как в былые дни, до появления Дэна. Кэндес волновалась из-за ребенка.

– Я не смогу быть матерью, – говорила она Маргарите. – Я не знаю, что делать.

– Никто не знает.

– Да, но у меня нет теплых материнских чувств, как у других женщин.

– Они обязательно проснутся с рождением ребенка.

– Я вообще не люблю детей! Мне всегда казалось, что дети – это ужасно скучно.

– Говорят, со своими все по-другому.

– Откуда ты знаешь?

Маргарита переплела пальцы с пальцами Кэндес.

– Ты будешь замечательной мамой!

– Правда?