Свободные от детей - Юлия Лавряшина (2008)

Разве я сама не из таких? Разве не я годами твержу, что человек не должен вступать в отношения, которые невозможно будет прервать в любой момент? Как с Власом, как с Леннартом… И с тем, с которым как-то провела ночь, моим читателем, как же его звали? Но с ребенком ты незримо подписываешь договор на всю жизнь. Как можно ручаться за то, что через пятнадцать лет, когда он станет долговязым прыщавым подростком, пропахшим сигаретами и пивом, ничего не читающим, или безвкусно раскрашенной, но такой же прыщавой девицей, ты захочешь возиться с ним столь же самоотверженно? А если такой гарантии нет, зачем вообще вступать в такие отношения? Целая жизнь — это слишком долго. Это не по мне.

Поскольку я еду с юго-востока до Потаповского переулка, где прячется клуб «Проект О.Г.И.», добираюсь, повернув с Садового кольца на Николоямскую улицу, миную Астаховский мост и с Солянки сворачиваю в переулки. Я знаю, что меня ждет в этом литературном клубе — диковатая, причудливая музыка, разношерстная публика с вкраплениями знакомых лиц, дым столбом от споров о литературе, спорить о которой незачем. Надо просто писать то, чего просит твоя душа, и, если ты будешь делать это искренне и, не жалея себя, выворачиваться наизнанку, обязательно найдутся те, кто оценит твое перманентное самоубийство.

Здесь эта тема тоже периодически муссируется под стаканчик вина, но никто ничего не воспринимает всерьез, и по большому счету никто ничего не делает. Я бываю здесь не часто — праздных болтунов не люблю. Но сейчас неожиданно встречаю Инну Полянскую, которая пашет всерьез, как и я. Мы знакомы с ней только шапочно, встречались как-то на съемках «Культурной революции», только сидели не рядом, а почти напротив друг друга, неизбежно оценивая. Соперничества в литературе быть не может, у каждого своя ниша, свой читатель, хотя большинство — перебежчики, но все равно за теми авторами, кто представляет для тебя самой интерес, следишь пристально.

— Привет! — говорит Инна так радостно, будто только меня и ждала. — Я не знала, как тебе позвонить, а то обязательно пригласила бы сама. Хорошо, что ты пришла.

— Пригласила на что?

Я озираюсь, пытаясь понять, в какую затею Полянской влипаю сейчас. Она смотрит на меня с недоверием: все мы еще те актеры…

— Так ты случайно здесь оказалась? Тем более здорово! А у меня тут сегодня презентация книги.

Только сейчас я заметила, что Инна прижимает к груди новую книгу. То же небольшое помешательство от восторга, как у меня — затискать, заласкать, как живую…

— Со мной тут джаз-банд будет выступать, вернее банда, так что не заскучаешь! Сын мой сколотил группу.

— У тебя такой взрослый сын? — оглядываюсь на парня с саксофоном: — Это он?

— Он, — она улыбается так мечтательно, будто говорит о юном любовнике. — Красавец, правда?

Это правда. Мальчик потрясающе хорош. А взгляд не такой отрешенно-туманный, как у многих музыкантов, а цепкий, хмурый — такого вокруг пальца не обведешь.

— Он далеко пойдет…

— Надеюсь, — отзывается Инна. — В Гнесинке учится. Хорошее образование не повредит.

— Значит, у тебя есть сын, — мой взгляд опять тянется к этому мальчику, неуловимо похожему на того маленького пианиста с пылающими щеками из моего детства.

Полянская смеется:

— Что ты! У меня их трое!

В первую секунду я даже не понимаю, о чем идет речь:

— Чего трое?

— Детей. Младших я, конечно, сюда не потащила, мужу пришлось с ними остаться. Еще один сын и дочь.

— Очуметь! — вырывается у меня. — Зачем тебе столько?

Улыбка еще подрагивает на ее полных губах, но теперь Инна смотрит на меня с состраданием, которого я не выношу:

— Не понимаешь?

— Нет! — отвечаю резко. — Как ты смогла столько сделать в литературе, и классно сделать, если у тебя дети вопили целыми сутками? Здесь что-то не сходится.