Свободные от детей - Юлия Лавряшина (2008)

Но его хватка ничуть не ослабевает. Он куда-то тащит меня, и я даже не касаюсь ногами пола, болтаясь у него в руках. Потом мы вместе падаем, и у меня на секунду исчезает сердце, я перестаю его ощущать. А когда оживает вновь, колотится так бешено, словно я скачу галопом, и от этого кровь шумит в голове, заглушая все звуки. Я чувствую, как с меня сдирают одежду, и пытаюсь сопротивляться, но жесткая рука сжимает мне горло, норовя придушить, и приходится замереть, чтобы не лишиться тоненькой струйки воздуха. Стоит мне двинуть коленом, как кислород перекрывается, и я начинаю с ужасом хватать ртом. Выдавить из себя ни слова уже не могу, и, кажется, что звуков больше никаких не издам, кроме хрипа, очень похожего на предсмертный.

И вдруг отчетливо, будто сознание уже отделилось от тела и способно анализировать отстраненно, понимаю: «Вот они твои воображаемые игры в некрофилию — откликнулись. Сейчас он придушит тебя и изнасилует. Податливое, мягкое тело, еще сохраняющее тепло, но уже не требующее чего-то для себя…»

Эта мысль пугает реальностью очертаний. Влас Малыгин вполне может войти в роль Джека-потрошителя, он ведь хороший артист, с этим не поспоришь. Обмякаю, не дождавшись, пока он лишит меня последнего глотка воздуха. И все, что жаждет в нем реванша, входит в меня и заполняет пустоту, которую я и сама уже не могла выдерживать.

По телу разливается такой восторг, что кажется, будто Влас дотянулся и до души, не может ведь телесное наслаждение обернуться такой благодатью. Это тянется долго, очень долго, но я молюсь лишь о том, чтобы он вообще никогда не отрывался от меня, и ну ее к черту, эту работу…

— Разреши мне остаться с тобой, — шепчет он, прижимаясь к моему плечу влажной щекой. — Не хочешь замуж, я и просить не буду. Но позволь мне быть с тобой рядом.

Он произносит какие-то несвойственные ему слова, и меня так и подмывает спросить на его привычном языке: «На фига тебе этот геморрой?» Но я невольно проникаюсь торжественностью момента, ведь фактически Влас просит моей руки и сердца. Лежит рядом со мной, слабенький и мокрый, как новорожденный, и ждет решения своей участи: выброшу — не выброшу.

— Тебе скоро надоест нянчиться со мной…

Пытаюсь подсунуть ему перевертыш: это я — маленькая, это у меня толком не было детства, и мне хочется прожить его хоть когда-нибудь! И Влас охотно принимает правила игры:

— Мне не надоест! Я дорос до желания заботиться о другом человеке. Неважно ведь — ребенок это или любимая женщина.

Но я слышу его скрытую тоску.

— Почему тебе захотелось иметь ребенка?

Он отвечает всерьез, мне даже как-то не ловко слушать:

— Если обосновывать все свои желания и просчитывать последствия, тогда ничего в жизни не будет: ни любви, ни секса, ни ролей новых… Любой спектакль ведь может обернуться провалом. Секс — болезнью. Любовь — желанием повеситься. Твой любимый Чехов об этом писал…

— «Человек в футляре»?

— Ну да. И еще… Кто это? «Жил дрожал, и умирал дрожал…»

— «Премудрый пескарь» Салтыкова-Щедрина.

Впору расхохотаться над тем, что мы лежим голые, мокрые и цитируем классиков, но мне почему-то не смешно. Может, потому, что мне впервые приходит в голову, что жизнь со всеми ее составляющими может оказаться вовсе не такой страшной, какой представляется, когда ты заперта в четырех стенах своей квартиры. Что, если стоит открыть дверь и впустить ее — звонкоголосую, неугомонную, громко топающую быстрыми ножками? Страшно.

— А если завтра люди совсем перестанут читать? — вдруг предполагает Влас. — И твои книги окажутся не востребованы? Ну, не завтра, а через десять лет… Все ведь к этому идет… С чем ты останешься тогда? С желанием вскрыть вены?