Свободные от детей - Юлия Лавряшина (2008)

Голос звучит вкрадчиво, будто слабый луч пробивается сквозь темноту, поглотившую пространство позади софитов. Там — черная пропасть, уцелел только маленький пятачок суши, окруженный камерами, как зона особо строгого режима сторожевыми вышками. Не вырваться.

Под прицелом прожекторов, как всегда, жарко, но перед съемкой меня напудрили на славу, надеюсь, блестеть не начну. С телевидения всегда выходишь с чужим лицом и напряженно всматриваешься в зеркало, пытаясь понять: нравишься себе или нет. Потом на экране тоже смотришь на себя с сомнением, свой голос едва узнавая, и начинаешь верить воплям ящикокенавистников, что на телевидении и впрямь другой мир, где живут похожие на нас существа, но все же не люди.

— А теперь, если позволите, несколько личных вопросов…

Слова действуют задымлением, одновременно проявляя, будто рельеф монетки проступает сквозь бумагу, которую заштриховывают карандашом, что и в обволакивающем голосе нет никакого света. В чем он почудился мне? И сам молодой акуленыш, наделенный языком, похоже, отбился от цыганского табора — черные кудри жесткими спиральками, во взгляде мрачное обещание хлыстом попотчевать, если ретивое не уйму.

Но профессиональная журналистская бодрость, сообщая медный привкус, уже набирает силу:

— Тем, кто только включил телевизор, рад сообщить, что у нас в гостях Зоя Тропинина — модный московский драматург и любимая многими писательница… Или все же писатель? — Ухмылка подчеркивает, что будь перед ним мужчина, подобного лингвистически-полового разбора не возникло бы вовсе.

Поочередно улыбаюсь интервьюеру, имя которого забыла в первую же минуту — зачем оно мне? — и черному глазу камеры. С обратной стороны он ячеисто распадается на миллионы глаз, среди которых больше требовательных, чем восхищенных, — всегда кажется именно так. Где в такие минуты тысячи моих читателей? Почему я не чувствую их, хотя помню, что они существуют? Меня допрашивают, распинают перед ними, и никто не ворвется в студию с револьвером Лепажа…

Господи, что за бред успевает пронестись в мыслях за пару секунд, пока отвешиваешь улыбку всему свету!

— Я не стыжусь своего пола, если вы об этом. «Писательница» вовсе не значит — плохой писатель. «Драматург» не имеет женского рода, тем не менее в драматургии женщины всегда интересно работали, несмотря на то, что социальные условия не потакали этому. Вспомните хотя бы знаменитую Афру Бен. Или «шотландского Шекспира» — Джоанну Бейли.

Он нетерпеливо задвигал смуглыми, сухими пальцами, сложив их щепотью, будто пытался добавить перчика в наш разговор. От одного движения чихнуть потянуло…

— Зоя, вы опять о творчестве, а нашим зрителям хотелось бы узнать о том, как складывается ваша личная жизнь.

«Какой деревянный язык! — я едва удерживаюсь, чтобы не поморщиться. — И как его держат на таком канале? Ведь дурак дураком… Даже жалко. Сам явно не понимает».

— Что именно вас интересует?

Один из пальцев пытается вознестись к небу:

— Не меня! Наших зрителей.

Вот тут я все же не могу справиться с собой, воздеваю глаза к небу:

— Они там — ваши зрители?

Деланный смех, безупречный ботинок, уложенный на колено:

— А вам палец в рот не клади!

— И не пробуйте.

Надеюсь, камера не показала мои глаза крупным планом… Сама почувствовала, что взглянула на журналиста волчицей. Если сейчас дают общий план, то мои читатели по-прежнему видят маленькую женщину с мягким, улыбчивым лицом, немного девчоночьим — до сих пор! Незначительная округлость носа, едва заметная неправильность прикуса, все недостатки намеком. Волосы древесной дымкой стекают на шею, но едва касаются плеч. Когда улыбаюсь — сама женственность. Правда, готовая отхапать полруки, если кто потянется без спросу…

Мне грозит длинный сухой палец:

— А вы достаточно жесткий человек, Зоя Тропинина!

— Ну, что вы!