Одиночество Новы - Джессика Соренсен (2015)

Я забираюсь на его кровать и трясущимися руками тянусь к веревке – нужно просто снять его, и все будет хорошо. С ним все будет хорошо. Ведь я не могу представить себе жизнь без него. Без него я ничто. У меня никого нет. И ничего.

Я наклоняюсь, вытягиваю руки изо всех сил, и наконец мои пальцы хватаются за грубую веревку, я вцепляюсь ногтями в узел, пытаюсь его развязать. Пальцы дрожат, сердце бьется не в такт, мысли путаются, как будто внутри наступил хаос. А руки снова и снова касаются его кожи, и она такая холодная, ненастоящая, что в это невозможно поверить. Тот Лэндон, которого я знала, был теплым, он жил, дышал, у него бился пульс. Это не он. Не может быть.

Я уже совсем не владею собой и едва осознаю, что делаю. Что вижу. А эта дурацкая песня все играет и играет, и слова, и мелодия врезаются в память. Я не хочу этого. Не хочу это помнить. Мне это ни к чему. Это все неправда. Не может быть правдой.

Не может.

Узлы слишком тугие, я обдираю кожу на пальцах, выступает кровь, пачкает веревку, течет по рукам, даже на плечо капает. Но я не сдаюсь. Не может быть, чтобы он умер. Просто нужно ему помочь. Он не мог меня бросить. Он любит меня…

Я, спотыкаясь, выбегаю на пустырь и бегу дальше, трава шуршит под ногами, босые ступни разбрызгивают грязь. Я забыла туфли. Надо вернуться. Нет, надо бежать дальше. Бежать, двигаться, дышать.

Не отпускать Лэндона.

Я вожусь с веревкой, пока руки не устают, и я уже не чувствую своих пальцев, сердца в груди – ничего не чувствую. Я теряю счет времени, не помню, где я, и вдруг солнце слепяще ударяет по глазам, и я понимаю, что время не остановилось, что мне не убежать от него. Потом приезжают «скорая» и полиция, все расспрашивают меня о чем-то, все плачут, глядя, как меня осматривают и накачивают успокоительными. Но я не могу ничего сказать, потому что я ничего не помню – не хочу помнить. Как я могу помнить, если уже не знаю, кто я.

Я выбегаю к палаткам, пробираюсь сквозь толпу, расталкиваю всех на своем пути. На меня все смотрят, а людей вокруг так много. Кто-то смеется, кто-то отходит в сторону, какие-то парни хватают меня, начинают говорить гадости, лапают. Я отбиваюсь, кричу, но их это, похоже, только раззадоривает. На секунду я прихожу в себя, понимаю, что они тащат меня куда-то, и осознаю, что я совсем одна на свете. Никому до меня нет дела. Я просто одна из множества заблудших душ, только мне вдруг очень хочется отыскать дорогу обратно.

– Нова, что бы ни случилось, ты никогда не останешься одна на свете, – сказал мне как-то отец, когда у меня начался трудный период: я надевала носки разного цвета, отказывалась причесываться, и никто не хотел со мной дружить. – У тебя всегда будем мы с мамой.

А теперь вот я осталась одна. По своей воле.

Один из парней хватает меня за задницу, стискивает пальцами руку и говорит:

– Ну-ну, детка, погоди, расслабься. Не спеши так. Давай повеселимся. Вот я тебе покажу как.

Он толкает меня в толпу людей, сгрудившихся вокруг сцены, все отворачиваются, и я думаю: вряд ли меня кто-нибудь услышит, если я закричу. Он тащит меня в темноту, и я понимаю, что, если пойду с ним, это плохо кончится. Я бью его коленом по ноге и впиваюсь в него ногтями.

– Пусти! – кричу я, и парень отшатывается, поскальзывается в грязи, а потом снова бросается на меня с разъяренным видом.

Я бегу. Бегу, бегу, бегу и уже ног под собой не чую. Вижу сиреневую палатку. Перед ней сидят Делайла с Диланом, они что-то говорят мне, но я не понимаю что, да это и не имеет значения. Я вбегаю в палатку, падаю на спальный мешок, сжимаю голову руками. Горячие слезы щиплют глаза и текут по щекам.