Одиночество Новы - Джессика Соренсен (2015)

Найдя Тристана и получив вожделенный косяк, я не тороплюсь возвращаться в палатку. Мне почему-то не стало лучше, и в душе нарастает паника. Обычно травка меня успокаивает – прогоняет мрачные мысли из головы, – но теперь меня страшно мучит совесть каждый раз, когда покурю, а когда не курю, тоже мучит, и эти угрызения сталкиваются между собой и тогда уже добивают меня вконец.

К счастью, я успеваю дойти до машины, прежде чем у меня подгибаются колени. Я сажусь, подтягиваю их к груди, обхватываю руками и опускаю голову. Делаю один глубокий вдох за другим, уговариваю себя успокоиться и дышать, но беда в том, что дышать мне сейчас как раз ни хрена не хочется. Я хочу, чтобы легкие перестали работать и отключились, и сердце тоже, и мысли, и угрызения совести, потому что больше нет сил терпеть. Хочу оборвать свою жизнь, послать все на хрен, но тело ни в какую не соглашается делать то, чего хочет голова, как будто еще ждет, что я передумаю.

Из глаз катятся слезы, я вжимаюсь лбом в колени и молю сам не знаю кого о том, чтобы все прошло. Молю о тишине. Сам я ничего не могу сделать – разве что вернуться, выкурить еще травки и надеяться, что это поможет.

Нова

Я открываю глаза, в них тут же бьет солнечный свет. Я лежу щекой на чьей-то твердой груди. Сначала я пугаюсь, начинаю искать глазами солнце – мне нужно сейчас же, немедленно начать отсчитывать секунды, пока оно поднимается над линией горизонта. Но тут же понимаю, что я в палатке и восходящего солнца не увижу – для рассвета уже слишком жарко и светло. Солнце бьет в палатку, нагревает ее все сильнее, а снаружи доносятся незнакомые голоса и звуки.

Я не знаю, что делать, когда мой привычный распорядок так резко изменился. С одной стороны, я рада перемене: не надо лежать в постели и дожидаться, когда можно будет встать. А с другой – в груди появляется тревожное чувство, потому что вставать предстоит навстречу неизвестности.

В палатке довольно душно, а от теплого тела, прижавшегося ко мне, делается еще жарче. Мы с Куинтоном заснули в весьма интимной позе: его рука у меня под шеей, моя – у него на груди, тела сплелись вместе, как два кусочка пазла.

Я уже просыпалась ночью, после того как мы целовались и разговаривали, – в панике и с ощущением начинающегося похмелья. Стала смотреть, как он тихо дышит во сне, и загляделась, в глубине души признаваясь: я рада, что лежу тут, с ним.

Но теперь, когда я проснулась, когда кровь снова свободно течет в жилах и мысли в голове тоже, я уже не знаю, где я хочу быть и что делать. Я запуталась. Как всегда.

Я вздыхаю и думаю: станет ли все снова легким и ясным?

– Доброе утро, – лениво произносит Куинтон, и я вздрагиваю от неожиданности при звуке его голоса.

– Господи, как ты меня напугал! – вскрикиваю я, с трудом переводя дыхание. Держась за грудь руками, сажусь.

Веки у Куинтона приподнимаются, и глаза его действуют на меня так же, как всегда. Этот медовый цвет, в котором сегодня растворено еще больше грусти.

– Вижу.

Я оглядываю его клетчатую рубашку и черные шорты. Вчера он был одет иначе, и глаза у него красные, опухшие. Не могу понять, или он уже под кайфом, или плакал.

– Ты что, уже вставал?

– Да, пришлось. С Тристаном надо было поговорить. – Он делает паузу. – А знаешь, ты здорово вертишься во сне.

– А ты во сне разговариваешь, – говорю я, протирая усталые глаза.

– Да? – Куинтон поднимает бровь. – И что я говорил?

– Что Нова – самый потрясающий человек на свете, – устало отшучиваюсь я и кладу руку на живот.

– Ну да, очень на меня похоже, – негромко хмыкает Куинтон.

– Ты, значит, не считаешь, что я потрясающая? – хмурюсь я.

Он проводит большим пальцем по моим губам и задерживает палец:

– Я считаю, что ты прекрасна.

Я борюсь с желанием выбежать из палатки. При свете дня, да еще когда в голове у меня прояснилось, это тяжело слышать.

– Ты все время это говоришь. Без конца.