Аутодафе - Эрик Сигал (2002)

— Спасибо, Дэнни. — В голосе Эли отнюдь не было той радости, какой можно было бы ожидать. — Ты можешь сказать мне правду?

— Конечно. — Я немного заволновался. По роду деятельности мне было не безразлично, какого рода правды от меня ждут.

— Во время Гафтары[81] у меня голос не дрожал?

— Ни капельки! — отечески успокоил я. — Все было произнесено великолепным баритоном.

— А Гила говорит, я дал петуха!

— Кто это — Гила? — спросил я без всякой задней мысли.

— Да так, никто. — На сей раз голос у него действительно дрогнул.

— Ага, это, значит, и есть та женщина в твоей жизни, о которой говорил Боаз…

— Дядя Дэнни, не говори глупости! Я еще слишком молод для девчонок. — Он произнес это с чрезмерной горячностью.

Опыт провинциального раввина научил меня неплохо разбираться в человеческих взаимоотношениях, даже когда дело касалось подростков.

— Ей очень повезло, — констатировал я.

— Мы с Гилой оба хотим служить в авиации! — с гордостью объявил Эли.

— Послушай, до этого еще пять лет жить! В день бар-мицвы тебе бы следовало думать о другом.

Внезапно он помрачнел.

— Дядя Дэнни, в Израиле, едва наступает совершеннолетие, ты ни о чем другом и не думаешь.

В этот миг, несмотря на все выпитое вино и пьянящий воздух, я резко протрезвел. Может ли у детей быть нормальное детство в обстановке такой жуткой предопределенности?

Однако и мое детство нельзя было назвать безоблачным. Может, для меня даже лучше было бы заранее знать, что меня ждет в восемнадцать лет? Без малейшего шанса это изменить?

Я попытался обнять своего красавца-племянника. Но он уже в тринадцать лет так вымахал, что я смог лишь похлопать его по спине.

И только когда мне пришла мысль, что ему вовсе незачем идти со мной через весь кибуц к гостевым домикам, я догадался, что этот разговор не случаен. И что в вечер своего совершеннолетия Эли ждет от меня каких-то признаний.

— Дядя Дэнни, — начал он. Я чувствовал, что хладнокровие дается ему нелегко. — Мы можем поговорить, как мужчина с мужчиной? Это очень важно. Ты единственный человек в нашей семье, кому я полностью доверяю.

О Господи! Чувство у меня было такое, словно мне на голову сейчас опрокинутся небеса.

— Если ты собираешься задавать мне вопросы о смысле бытия, — попробовал я отшутиться, — то я отвечу тебе, как только сам получу ясность.

— Нет, Дэнни. Это не смешно!

Пришлось сдаться.

— Ладно. Выкладывай, что там у тебя.

Мы уже подошли к моему домику и теперь расположились на крыльце.

Эли некоторое время молча смотрел на озеро. Наконец он заговорил:

— Дядя Дэнни, всю эту неделю в кибуц съезжалась родня Боаза и Ципоры. Из Тель-Авива и даже из Чикаго. Они часами говорили о старых временах и разглядывали фотографии.

Последние мои иллюзии развеялись.

— Какая-то глупость! — задумчиво произнес он. — У них миллион фотографий. Есть даже давно побуревшие снимки, сделанные еще в Будапеште. И миллион детских фотографий Ави. — Он поник головой и горестно пробормотал: — И ни одного снимка мамы вдвоем с Ави. Ни одного! Даже свадебного. — Помолчав, он спросил: — Как ты думаешь, что это может значить?

Я судорожно искал, как отшутиться, что такое придумать, чтобы выскочить из угла, в который он меня загнал. Но я знал, что мой племянник не дурак, а правда сильнее любых наших желаний.

— Я не был знаком с Ави, — наконец ответил я. Это был единственный честный вариант ответа.

— Я тебя не о том спрашиваю! — серьезно сказал Эли.

— Да? — Я сделал вид, что удивлен. — А о чем?

Эли посмотрел на меня в упор и тихо спросил:

— Ты уверен, что он был моим отцом?

Хотя последние полчаса я только тем и занимался, что изобретал, как половчей вывернуться, сейчас я оказался бессилен. Я просто оцепенел. Наконец Эли отпустил мою душу на покаяние.