Комплекс Мадонны - Норман Богнер (1997)

Музыка разрывала просторный танцевальный зал подобно набирающему силу циклону. Доносившаяся из динамиков орущая какофония больно давила на барабанные перепонки Лопеса. Он находился рядом со сценой и смотрел, как певица в расшитом блестками платье русалки виляла своей массивной кормой и стонала в микрофон какие-то слова, которые Лопес не слышал. За спиной девицы музыкант на бонгах продолжал свое соло, и в свете прожекторов было видно, как потоки обильного пота стекали с его вытянутого коричневого лица на кожу барабанов. После окончания соло некоторые танцоры слабо похлопали. Потом вступили медные. Своей виртуозностью трубач вызвал у всех головную боль, и девица, с которой танцевал Лопес, затряслась от восторга, когда наконец вновь заиграли лейтмотив. Певица проорала: «Анабакоа-коа-коа-коа!» Лопес вытер пот со лба; его костюм буквально промок насквозь, а это, как известно, вредит мохеру. От этого материал морщится, и костюм потом приходится сдавать в химчистку, а постоянные химчистки означают смерть шикарному отливу материала. К облегчению Лопеса, этот ансамбль закончил, и на сцену начали взбираться новые музыканты. Девица постояла немного, затем подмигнула. Пот масляной пленкой сиял в ложбинке между грудями. Лопес успел выучиться в Америке основам гигиены и учтиво предложил свой носовой платок. Девица вытерла щеки и грудь и вернула насквозь промокший платок. Лопес убрал его в карман, а девица покачала головой, показывая, что с нее достаточно танцев, и положила тощую кошачью лапу Лопеса себе на талию, намекая на тайные удовольствия, которые обещали ее изгибы.

Вокруг гардероба собралась толпа; там девушка — специалистка по терянию плащей и шляп — вела локальную войну с двумя девицами с обнаженными плечами, рассказывающими о потерянных номерках мужчине в смокинге цвета электрик, в достойной осанке которого чувствовался помощник управляющего, короче, человек, привыкший яростно пререкаться с девицами без сопровождения. Лопес уверенно протянул свой номерок. Невозможно смутить человека, в чьем кармане лежат четыреста пятьдесят долларов, человека, который, возможно, на следующей неделе станет владельцем бара в Сан-Хуане, Пуэрто-Рико, человека, которому судьбой было суждено вызывать уважение родных и друзей, который возвращался на родину с деньгами и положением. Лопес уже видел себя идущим упругой походкой выпускника Уэст-Пойнта[15] с устремленным вперед взглядом мимо полей сахарного тростника, на которых он работал мальчишкой. Старик управляющий, объект детской ненависти Лопеса, вероятно, захочет завести с новым Лопесом, бизнесменом и капиталистом, разговор, но Лопес просто окинет его свирепым взглядом, не ответит на приветствие и сделает то, о чем всегда мечтал: плюнет на его ботинки. Бросив монету, Лопес получил плащ девицы из тонкого габардина. Он накинул его ей на плечи, и они спустились по лестнице в полутемный вестибюль, где еще один заместитель управляющего, ростом с гориллу, дружески трепался с былым дружком Лопеса Марио. Лопес почувствовал, как его дернули за рукав, и сердито обернулся к Марио.

— Не трогай мундир, идиот.

— Рафаэль в сортире. Мы только что купили пятьдесят пакетов, собираемся заняться делом.

— Я этим не пользуюсь, — ответил Лопес.

— Я думал, ты возьмешь пакетик. У меня есть с собой. Мы собираемся распродать их, как горячие пирожки. Заплатил — бери и уноси ноги от прилавка.

Лопес внимательно посмотрел на него.

— Это мусор для животных вроде тебя.

— Настоящий, добротный героин. Ни грамма сахара. Все запечатано, парень, запечатано.

— Кто этот твой друг? — спросила девушка.

— На кого он похож? Испанский кретин. Безмозглый. — Лопес швырнул Марио гривенник. — Возьми, дружок, хлебни пива. Похоже, оно тебе не помешает.

Лопес с удовольствием вдохнул ночной аромат Бродвея.

— Как насчет того, чтобы заскочить в «Терезу»? — предложил он.

— Разомнемся в кроватке? — спросила девица, вызывающе усмехаясь.